В тени истории

Действительная сила Шляйхера состояла в тесной связи с семьёй Гинденбурга, в которую у него был доступ. К тому же он поддерживал множество знакомств в среде политических и полуполитических правых, которые теперь почуяли выгодное дело и быстро устали от своего временного флирта с республикой. С республикой — таким было в 1930 году преобладающее чувство в этих кругах — дело шло к концу, в воздухе витало нечто новое или же старое. И Шляйхер казался тем человеком, который сможет ловко устроить этот переход.

Прежде всего он теперь нашёл Брюнинга. Брюнинг был кандидатом Шляйхера, который также понравился Гинденбургу, и с апреля до июня 1930 года он управлял решительно и энергично совершенно в духе Шляйхера, не церемонился с рейхстагом и распустил его в июле. От новых выборов в сентябре он надеялся получить правое большинство; когда он его не получил, то он смог снова распустить рейхстаг, и тогда возможно уже наступило время для планировавшейся конституционной реформы. Казалось, всё идёт наилучшим образом — пока выборы в рейхстаг неожиданно не явили на сцену Гитлера.

Это не было запланировано. Выборы в рейхстаг в сентябре 1930 года были для Гитлера первым, почти что решающим шагом к власти. Результат ошеломил самих нацистов. Они рассчитывали на удвоение, в лучшем случае на утроение количества отданных за них голосов, то есть на шесть–восемь процентов. Они получили восемнадцать — голоса шести миллионов избирателей и сто семь мандатов. Они были теперь второй по силе партией в рейхстаге. Это был обвал.

Больная, но сильная страна

Следует признать: немецкий избиратель не был в стороне от головокружительного взлёта Гитлера в годы с 1930 до 1933. Нельзя говорить о том, как это часто происходит, что Гитлер был приведён к власти поверх голов народа посредством интриг правых. В эти годы Гитлер собрал массы своих сторонников, и эти массы его сторонников в политических предприятиях последующих трёх лет были его реальным капиталом. Откуда они явились, что двигало избирателями Гитлера: до этого в частности трудно докопаться, сегодня труднее, чем тогда.

Главной причиной было естественно простое экономическое отчаяние. В 1930 году было сломано множество судеб. Безработными стали миллионы, их число увеличивалось, а безработица тогда означала в большинстве случаев голую нищету. И никакая из традиционных политических сил, ни прежнее парламентское правительство, ни новое президентское правление Брюнинга, не знали, что с этим делать. И вот был теперь человек, партия, которые обещали отвести нужду. Как они это будут делать, этого и они не говорили. Тем не менее, они были единственными, которые открыто считали себя способными на это. Плакат на последующих выборах нёс надпись: «Гитлер, наша последняя надежда». Для многих, должно быть для большинства избирателей Гитлера это так и было.

Однако всё же это слишком человечно — объяснять приток масс к Гитлеру только лишь экономической нуждой. В политическом кризисе 1930 года снова открылись также все старые раны из начальных лет республики: «удар кинжалом в спину», ноябрьское предательство, диктат Версаля. Гитлер не только обещал снова создать рабочие места, он обещал также снова сделать Германию великой и могучей. И этим он тоже задел нужный нерв. Германия в 1930 году была больной, но очень сильной страной, и это тайное осознание силы также работало в пользу Гитлера. В массах, которые обратились к нему, жило не только отчаяние, но также и первобытная воля прорыва, желание засучить рукава и ввязаться в драку.

И потом было ещё и третье, деликатное обстоятельство: республика — это чувствовал каждый — была делом прошлым. Она капитулировала весной 1930 года, и то, что теперь снова стремилось к власти, что уже наполовину захватило её — это были силы старых, выживших представителей кайзеровского рейха. Однако Гитлер олицетворял не старое. Он олицетворял нечто новое, не просто то же самое, как старые правые партии, но новый, ещё неопределённый синтез правого и левого, «народное общество», чего всегда желал каждый в отдельности. Выборы Гитлера были также протестом против Брюнинга, против Гинденбурга и прежде всего против аристократических офицеров и консервативной чиновничьей элиты, которые верили, что снова пришло их время. Избиратели Гитлера не желали обратно в кайзеровский рейх и в классовое общество, и Гитлер также не желал этого. Он не был демократическим, естественно нет, однако он был популистским, и это ощущали естественно также старые правые, которые, окопавшись за авторитетом Гинденбурга, стремились к реставрации, и это было для них тревожным.