Машина набрала скорость и вылетела на Манежку. Стены и башни древнего Кремля величественно и с многовековым равнодушием взирали на букашек в покореженном броневике, несущихся мимо. Семен резко нажал на тормоза и выкрутил руль. Машина, прочертив по земле большую гиперболу задними колесами, аккуратно вписалась в поворот, попутно задев и развернув какой-то особо наглый небесно-голубой «Бентли». Еще один хозяин жизни, блин!
Семен вдавил педаль в пол, и вновь в наши тела вновь впились пресловутые «жэ». Машина дернулась и стремительно понеслась по Воздвиженке.
Заорал Санек.
Поддержали его Семен и Колян, оживленно жестикулируя. Их лица выражали безумную радостную ярость, какую можно увидеть на лицах футбольных фанов после гола любимой команды. Я почувствовал, что в произошедшем есть и моя, хоть и скромная, но лепта, и имею полное право петь наравне со всеми. И я подхватил:
Машина мчалась по Новому Арбату. Вокруг горели огни ночного города: казино, рестораны, элитные магазины. Сновали люди, машины. Это был Центр. Самое сердце Изумрудного Города. Сердце Империи. И мы, на изрешеченном пулями броневике, с автоматами и гранатометом в руках неслись по нему сквозь ночь, преследуемые сворой машин с сиренами и мигалками. Да, пожалуй, все мои недавние приключения этого стоили!
Сати галопом влетел в ворота, чуть не сбив охранявших их родичей, и сразу помчался к стоящему немного на отшибе шатру учителя. Проезжая мимо дома, он увидел Тахру с сыном, приветливо и немного изумленно машущую ему.
— Любимая, прости! Мне некогда!
И поскакал дальше. Тахра лишь удивленно проводила его глазами. Душу охватила тревога.
— Учитель, учитель! Ты должен помочь!
Сати бухнулся с коня прямо на землю, ушибся, но не замечая боли резво вскочил и заковылял внутрь.
— Почему, учитель? — закричал Сати. Ярость бессилия все сильнее и сильнее овладевала им. Как же так? Так же не может быть!
— Не могу. Правда. Ничем не могу помочь.
— Но если ты выступишь на совете?
— То их решимость сделать это только усилится.
— Но учитель?.. — из его глаз потекли слезы отчаяния. Слезы, за которые воину не должно быть стыдно, ибо о каких слезах идет речь, когда окружающий мир рушится, а ты совсем ничего не можешь сделать.
— Я слишком слаб, ученик. Да, я многое могу. Да, я сильнейший среди них. Да, я, как и ты, могу говорить с духами. Но этого мало. В ЭТОЙ битве этого мало.
Когда дерутся воины — все просто. Победит или более сильный, или более ловкий, или более удачливый. Но эта драка не за жизнь. И не с противником, а со своим же сородичем. Со ВСЕМИ сородичами. Она ведется не копьем, не каменным топором, а языком. И я не готов к ней. Слишком много у меня врагов в совете старейшин, слишком многие шаманы боятся меня и оттого ненавидят. Если я заступлюсь, они сделают назло.
— Но учитель! Ты же мудр! Ты всегда знаешь, что кому и как сказать! Ты же всё можешь!
Старый Ной опустил глаза и покачал головой.
— Прости меня, ученик. Да, я мудр. Но не всемогущ. Я всегда добиваюсь своего только потому, что знаю, какую битву могу выиграть, а какую нет. И если не могу — я не вмешиваюсь. А в этом бою у меня нет шансов на победу.
Он вздохнул и виновато втянул голову в плечи.
В третий раз за день мир молодого шамана рухнул. Учитель, мудрый всезнающий учитель, абсолют, стал вдруг обычным стариком. Да, сильным, мудрым, но всего лишь человеком. Обычным человеком. Как и все.
— Но что-то же можно сделать?
— Может быть. Не знаю.
Сати упал на колени и стал зло, с остервенением бить кулаками землю. Свез кожу, потекла кровь. Потом бессильно рухнул и завыл.