В тени восходящего солнца

Ощепков был харбинцем — он прожил в этом городе около двух лет, не раз бывал там, и харбинский след в его биографии прослеживался вполне очевидно. Территориальные органы НКВД вели учет харбинцев, возвращавшихся в СССР, и брали на карандаш любого— будь он хоть трижды советский разведчик. Более того, в прошлом Ощепков был сотрудником царской контрразведки, в терминологии того времени — жандармом, он служил в японской армии, служил у Колчака и, наконец, долго жил в Японии, хотя и маскировал идеологически невыдержанную семинарию термином «японская школа». В довершение всего в его характеристике в личном деле Разведупра навсегда осталась запись: «По убеждению Ощепков — сменовеховец устряловского толка»[101]

. Николай Устрялов — глава колчаковского «агитпропа», идеолог «национал-большевизма» и лояльный к советской власти служащий КВЖД, по представлениям 1937 года, да и последующих семи десятилетий, был лидером одной из «антисоветских политических партий», связанных к тому же, в силу своего географического нахождения в дальневосточном центре русской белоэмиграции — Харбине, со многими антисоветскими организациями. Одна из критических книг Устрялова стала источником вдохновения для главы Всероссийской фашистской партии К. Родзаевского. Устрялов был расстрелян 14 сентября 1937 года Так что «сменовеховец устряловского толка»—это не характеристика, это — приговор.

Ордер об аресте Ощепкова был подписан 29 сентября, а сам арест произошел в ночь с 1 на 2 октября 1937 года. Одновременно с Василием Сергеевичем были схвачены такие корифеи отечественного японоведения, как профессоры Д.М. Позднеев и Н.А. Невский, много других, менее известных японистов, но, судя по степени организованности «изъятий», давно находившихся в поле зрения НКВД как подлежащие аресту в соответствии с п. За приказа № 00593. Ощепков попал под молох, уничтоживший почти до основания отечественную школу японоведения, но в его следственном деле нет ни одного протокола допроса. Выдающийся спортсмен и тренер давно страдал от стенокардии и не расставался с нитроглицерином. В 46-й камере 7-го коридора Бутырской тюрьмы, куда его доставили после ареста, никаких таблеток, конечно, держать не разрешалось, и в 18 часов 50 минут 10 октября 1937 года Василий Сергеевич Ощепков скончался от приступа, как тогда говорили, «грудной жабы». На этот день Василию Сергеевичу и Анне Ивановне удалось достать билеты на «Дни Турбиных», шедшие на малой сцене МХАТа, — спектакль о таких же «золотопогонниках» и «сменовеховцах», каким был сам наш герой...

Судя по всему, тело Ощепкова сразу перенесли в тюремную больницу Бутырок, которая располагалась в бывшем тюремном храме Покрова Пресвятой Богородицы — он существует и сегодня. Там, скорее всего, был составлен акт о его смерти, и под этим крестом закончилась земная жизнь разведчика, японоведа и борца. Человек, начавший свой земной путь в недостроенной сахалинской церкви, получивший образование и прошедший школу жизни под крестом над Токио, окончил свой путь тоже под крестом. Он был верующим — жена вспоминала, что даже в страшных 30-х годах они ходили в один из немногочисленных московских храмов — Воскресения Словущего на Успенском Вражке...

Сегодня можно, как ни кощунственно это звучит, порадоваться тому, что Ощепкову удалось избежать пыток и издевательств, предварявших короткую дорогу к расстрельному рву—бывшего посла СССР во Франции Х.Г. Раковского под пытками заставили, например, признаться в том, что он «вернулся из Токио, имея в кармане мандат японского шпиона». Смерть дзюдоиста не только оборвала возможную ощепковскую нить следствия — в соответствии с п. 5 приказа № 00593 можно было не сомневаться, что такую нить лубянские следователи из Ощепкова вытянули бы, как вытягивали практически из всех, кто попадал в «ежовые рукавицы» НКВД, но и спасла его третью жену—Анну Ивановну Ощепкову. В декабре (точная дата не указана) 1937 года, то есть примерно через два месяца после смерти Василия Сергеевича, старший лейтенант госбезопасности Вольфсон и капитан госбезопасности Сорокин подписали «Постановление о прекращении уголовного дела № 2641 по обвинению Ощепкова В.С. в шпионской деятельности в пользу Японии», а сержант госбезопасности Воденко сдал его в архив. Прекращение дела означало, что он не попал в утвержденные списки репрессированных, а значит, в другие аналогичные списки не попала и его семья.