В тесном кругу

— Я тоже об этом думал, — перебил меня Лангонь, как всегда уверенный в себе. — Во–первых, второй несчастный случай исключен, или мы будем уверены, что речь идет не о случайности. Я рассчитываю на любознательность лыжников. Конечно, небольшая часть воздержится последовать по стопам Галуа. Но многие, более или менее тайно, захотят их испытать. Лучшие лыжники уже связаны с фирмами, но и среди них достаточно желающих втайне провести испытания, только чтобы убедиться: «торпедо» действительно самые быстрые.

— Сегодня, — добавил Маренж поучительным тоном, — скорость пользуется спросом в автомобилях, в вычислительных машинах. А еще больше в лыжах, и почему бы нам не сделать специальные лыжи для установления рекордов скорости? Такие соревнования сейчас проводятся.

— Нет, — сказал Лангонь, — мы ориентируемся на более широкую клиентуру.

— Мы должны сменить название, — заметил Маренж. — Оно устарело.

— Разрешите, — вмешался Лангонь, — я…

— А если я предложу «велос», — прервала его Берта, — «комбаз–велос»?

— Замечательно, — воскликнул Маренж, — я голосую «за».

Все подняли руки.

— Принято, — продолжала Берта. — Еще не поздно начать рекламную кампанию. Есть еще вопросы? Тогда заседание закрыто. Надеюсь увидеть вас всех завтра в Кремье на похоронах. В одиннадцать часов в церкви. О цветах позаботится моя секретарша.

Лангонь был взбешен. На тротуаре он взял меня под руку и проворчал:

— «Торпедо» было совсем не плохо. А «велос» вызывает ассоциации с детским велосипедом. Уверяю вас, Бланкар, она ничего не смыслит в коммерции. Вас подбросить?

— Спасибо, я на машине.

Я вернулся к себе и прошел в кабинет. Обычная почта, проспекты, счета. Мне нужно было посетить мой гимнастический зал, что всегда Доставляло мне удовольствие. У меня там прекрасный инструктор, специалист по всем видам спорта. Но он начнет расспрашивать про несчастный случай с Галуа, а с меня довольно. Поль прав, я принимаю интересы Берты слишком близко к сердцу. И вдруг меня охватило знакомое непреодолимое, проникающее в каждый нерв, захватывающее воображение желание позвонить Массомбру. Я отказывался капитулировать до последней секунды, уже подходя к телефону, говорил себе: «Надо собраться с силами и сказать: нет».

— Алло, Массомбр? Это Бланкар.

Жеманным, ласково мурлыкающим голосом осведомляюсь:

— Я вас не отрываю?

Конечно отрываю. Догадываюсь по его покашливанию, по манере подыскивать слова. Я привлекаю его внимание сюрпризом.

— Жак Месль — вам это что–нибудь говорит?

— Жак Месль? Кажется, да. Я читал его статьи в прессе, кажется, в «Дофине».

— Нет, в «Лионском прогрессе». Вы можете навести о нем справки?

— Нет проблем. Обычно он занимается экологией. Позвоните мне завтра днем. Есть новости о малышке. Она сняла квартирку на пятом этаже в новом доме на улице Лашманн, в квартале Иль–Верт, знаете, рядом с парком.

— Но это должно стоить бешено дорого. Откуда у нее деньги?

— Не знаю, но узнаю. Будьте спокойны, мой агент не упускает ее из виду. Вы меня извините, у меня клиенты.

Откуда у нее деньги? Вопрос застрял у меня как кость в горле, и надолго. Если бы я себя послушался, я вскочил бы в машину и отправился в эту квартирку. К счастью, пошел снег и быстро темнело. Ну и что! Спорю сам с собой, пытаюсь себя удержать, вырываюсь. Сам себя загоняю в угол. И все это сидя в кресле, выкуривая сигарету за сигаретой. В голубом дыму прогуливается, даже не взглянув на меня, Эвелина. Привидения не знают благодарности. Невозможно описать все переживания старого одинокого холостяка. Назначаю сам себе свидание на завтра, по возвращении с похорон, за этим столом, у листа бумаги.

…А, похороны! Нельзя сказать, что к нам отнеслись с большой симпатией. Было много народу, родственники и друзья покойного, клиенты и деловые партнеры Берты, делегация рабочих, зеваки, журналисты, Марез (ну и нахал), простуженный Дебель, Лангонь с отсутствующим взглядом за стеклами очков, Эвелина в спортивной куртке с капюшоном и узеньких брючках. Маленькая церковь Кремье с трудом вместила эту разношерстную толпу. Я встал в задних рядах, не желая показываться рядом с Бертой, и слушал весьма откровенные шушуканья. Общее мнение было против нас, и короткое слово священника над гробом не принесло мира. Доносились злые слова: «нажива», «опасная мода», «тщеславие», которые могут произвести неприятное впечатление даже в самой продуманной надгробной речи. Кладбище, покрытое снегом, выглядело зловеще, и тяжелая повинность выражения соболезнований закончилась быстро. Продрогшая Берта пригласила Эвелину, Лангоня и меня в ближайшее к стоянке кафе выпить грогу.

Марез нас опередил. Изрядно захмелевший, он стоял у стойки и приветствовал нас широким жестом, потом поднял стакан и громко, чтобы все слышали, сказал:

— За лыжи «комбаз»!

— Уйдем отсюда, — пробормотал Лангонь.

Но Берта выбрала столик в углу и заказала четыре грога.

— Мама, хочешь, я пойду успокою его, — прошептала Эвелина.

— Оставь, — ответила Берта, — если ему хочется устроить спектакль, пусть.