В тихом омуте...

Жена Мики месяц назад сделала аборт, возникли послеоперационные осложнения, и Мика без устали клял медицину – и государственную и частную. Кока поминал родственников из Апрелевки, которые сосут из него деньги для беспутной младшей сестры, вздумавшей поступать в какой-то частный институт.

Я цеплялась за эти ничего для меня не значащие чужие жизни, чужие слова, чужие имена – только потому, что боялась остаться один на один со своей неожиданно возникшей проблемой.

Проблема, и серьезная.

"Положение хуже губернаторского”, – вертелось у меня в голове, да и иллюстрация всплыла соответствующая – Никита Михалков и почему-то в роли генерал-губернатора Трепова, которую он никогда не играл: усишки, бородишка и орден святого Владимира на шее…

Что-то будешь делать, голубка?..

– А бабенка-то ничего, – вдруг сказал старший, глядя на меня в зеркальце; я тоже видела его глаза, автономно плывущие в серебристом стекле, – узкие и опасные, как лезвие ножа. – Ничего бабенка, говорю… Тебе-то нравится. Кока?

– Не-а, – сказал Кока.

– А какие нравятся?

– А те, что ближе к центру живут.

Все, кроме меня, засмеялись. Немудреный юмор мужиков-провинциалов.

Опять я лажанулась с деталями туалета, ну на кой черт нужны мне были эти дурацкие перчатки?..

Но дело было не в перчатках, я прекрасно это понимала, не они усугубляли мою вину, речь шла не о том, насколько она значительна.

Речь о другом – засветилась.

От осознания этого меня прошиб пот, такой обильный, что я испугалась – как бы он не просочился сквозь куртку.

Они везут тебя в отделение, чтобы выяснить личность.

И все равно, кем ты представишься – любовница племянника Сирина, сожительница самого Сирина, внучка его соседки, домушница или невинная жертва, – паспорт на стол и отойди к стене, будь любезна!

О дальнейшем я думать не хотела. Они посылают запрос в то место, где был выдан паспорт, и до этого прочно стоявшая на ногах Ева Апостоли превращается в химеру, в неопознанный летающий объект, в рассыпавшегося сфинкса, в марионетку, которая никогда не участвовала в любительских спектаклях…

Я проклинала себя за неосмотрительность и Сирина за осмотрительность. Именно она преподнесла мне такой отвратительный сюрприз; а впрочем, Сирину нужно отдать должное – будучи мертвым, он все-таки смог достать меня.

Я даже не знала, что делать в такой ситуации – молчать о себе или все рассказать: и то, и другое было одинаково гибельным. Черт меня дернул ляпнуть о племяннике Сирина и о Сретенке. Если его не предъявить, то все мои объяснения покажутся по меньшей мере странными. И ключи, которыми я открыла дверь, – откуда они у меня?

Нестройные отрывочные мысли позвякивали в голове, как мелочь, а может быть, действительно подбросить монетку: она-то и решит, что мне делать…

Машину сильно тряхнуло на повороте, и плотный Кока завалился на меня, нехотя отлепился и даже не извинился. “А что, если предложить им сделку, довольно грязную, но сделку”, – вдруг бесстыже подумала я. В конце концов, они только молодые парни. Дать всем троим – и водителю тоже, черт с ним, – в обмен на свободу.

"Да это ж групповуха, душа моя! – удивился Иван. – Неужели ты способна на такие вещи?"

Способна, способна, еще как способна – эта ситуация страшила меня гораздо меньше, чем возможность разоблачения, как оказалось. А то, что подобные вещи практикуются, я знала из полузабытых рассказов криминального журналиста Фарика.

Я была уже почти готова соблазнительно распустить язык, когда глаза старшего в зеркале заднего вида снова нашли меня: ох не простая ты девка, так и говорили они, земляной орех разгрызть одно удовольствие, а вот тебя? Черт возьми, я всегда боялась таких мужских глаз, в которых вылизывала себе шерсть страсть к клятвопреступлениям: никакой возможности договориться, они вполне могут сказать тебе “да” только для того, чтобы потом трижды сказать “нет”.

"Со мной не договориться”, – говорили глаза в зеркале.

Вся ясно. И пытаться не стоит.

Кока и Мика называли своего начальника странно – Питомза. Это имя, похожее на кличку и слишком оскорбительное для клички, гвоздем засело у меня в голове, я просто уже ни о чем не могла думать, повторяя и повторяя его на все лады, как навязчивый мотив, – Питомза, надо же!

Мы подкатили к отделению милиции, а я так и не выработала линии поведения. Самым безобидным в моем случае выглядело отсутствие регистрации – формальный московский повод взять нарушителя за холку и слегка потрепать загривок острыми боковыми резцами.

Оказалось, что я совершенно ни к чему не готова.

И больше всего я оказалась не готовой к тому, что Питомза решил сам заняться мной, наплевав на внутримилицейские правила. Он взял стандартные бланки – я подозревала, что только для проформы, – и заперся со мной в одном из пустых ночных кабинетов.