В тихом омуте...

Тяжелое темное чувство накрыло меня с головой. Вот и вес, конец пути… Но Дан, Дан – мягкие волосы на затылке, полы плаща на маяке, обнимающие меня, “вы мне нравитесь, Ева, очень нравитесь…”, последний поцелуй, за которым стояла новая, невыразимо прекрасная жизнь…

– Отпустите его! – крикнула я Шинкареву осевшим голосом. – Отпустите его, он ничего не знает. Отпустите, я поеду с вами.

– Куда ехать-то? Приехали уже. – Александр Анатольевич сочувственно ткнул пистолетным дулом Дану под подбородок. – Ряха твоя лощеная что-то больно знакома. Может, виделись где?

– Может, и виделись. – Дан был поразительно спокоен.

– Ну да это неважно теперь. Вот что я скажу тебе – не ту ты себе подругу выбрал, парень, ой не ту. Она-то тебя под монастырь и подвела. А ведь мог найти совсем другую, добропорядочную, и прожил бы с ней до старости. Потом бы, конечно, любовницу себе завел, детей бы в Оксфорд учиться отправил или в Кембридж… Финансы, я вижу, позволяют… А теперь уж не придется. Кончайте его, ребята, а я пока с нашей красавицей потолкую, уж больно быстро она бегает, не угнаться да толком не поговорить.

– Нет, нет! Оставьте его. – Я вцепилась в рукав Дана, но его уже вытащили из машины, быстро обыскали и, подталкивая в спину тупыми рылами автоматов, повели к близкому лесу. В руках у одного из парней Шинка-рева я увидела лопату с коротким черенком…

Александр Анатольевич уселся на водительское место, обхватил меня за шею ручищей с зажатым в ней пистолетом: дуло уперлось мне в перекрестье ключиц, а совсем рядом возникла тяжелая круглая голова Шинка-рева. От него несло пивом, запах был почти удушающий, кажется, я даже на секунду потеряла сознание.

– Ну здравствуй, здравствуй! – сказал мне он как старой знакомой. – Вот и встретились наконец. Ты кое-какие вещички забыла у нашего общего друга, так я тебе их принес.

Не торопясь, Александр Анатольевич выложил передо мной на приборную панель джипа кассету и мое собственное изрядно помятое письмо – края у открытки “С днем рождения!” были заломлены.

– Ну что, твоя работа? Или группы товарищей? Я молчала.

– Чувство юмора, правда, тяжеловато, хотя некоторым, возможно, и понравилось бы. “С днем рождения”, надо же! Теперь уж не оценят. Ну, чего молчишь?

Я сжала зубы, хотя больше всего мне хотелось закричать: собственная жизнь была мне безразлична, в конце концов, я уже умерла прошлым летом… Но из головы не шла лопата с коротким черенком.

– Но это-то уж точно твое. Глупо отпираться, ласточка, вместе же собирали… – Шинкарев аккуратно положил рядом с кассетой сумочку и все ее забытое содержимое – косметичка, духи, помада. Последним лег томик Юнны Мориц.

– Я, конечно, стихов не люблю. Но можно прочесть кое-что любопытное между строк. Полезно иногда бывает странички полистать…

Он отогнул немного потрепанную суперобложку книги, и оттуда выскользнула фотография, которую я прихватила в квартире Сирина.

Это был конец.

Я закусила губу и почувствовала теплый привкус крови – Боже мой, какая же я идиотка, вот так сунула голову в петлю и потянула за собой единственного человека, которого могла бы полюбить… Как можно было забыть об этой фотографии, как можно было вообще не вспомнить о ней – сейчас это казалось мне невероятным. Я совершила непростительную глупость, это было равносильно тому, чтобы оставить на месте преступления свою визитную карточку…

– Звонит мне как-то в неурочный час наш с тобой общий знакомый Вовчик, – голос Александра Анатольевича стал масляным, он как будто рассказывал заезженную, давно навязшую на зубах сказку. – Звонит, бедолага, а голосишко трясется и речи невменяемые. Приезжай, мол, друг Шура, я тут письмишко подметное получил да еще кой-какой компромат. Не люблю я подковерных дел, потому пришлось ехать. Что ты думаешь – приехал среди ночи, ни с чем не посчитался, а он совсем изошелся. И ну причитать, дурашка, во что это вы меня втравили, вот, мол, стал жертвой шантажа. Я-то посоветовал ему горячку не пороть и во всем обстоятельно разобраться – что за письмо, что за шантажисты такие. А тут, смотрю, твоя сумочка отдыхает, забыла, что ли? “Чья?” – спрашиваю. “Моей девушки”, – отвечает. “Тебе, – говорю, – друг Володя, нужно отлежаться денек, а сумочку я сам отдам”. Сунул нос – ты уж прости, любопытен не в меру, а там я, оказывается, лежу, да еще в трусах. Фото, конечно, не очень качественное, это тебе не “Кодак”… Так ты бы сказала, я бы лучше тебе подарил… И почему это, думаю, Вовчика баба мою фотографию таскает? Может, объяснишь?

Голос выдал Александра Анатольевича – из умиротворенного он стал почти угрожающим.

– Ну?! Откуда у тебя этот снимок? Я молчала.

– Кто еще с тобой дела проворачивает?

– Интерпол, – наконец разлепила губы я: только потому, что молчание становилось невыносимым.

Александр Анатольевич с удовольствием расхохотался:

– Ну, это ты мне горбатого лепишь. Я знаю, что такое Интерпол, они так грязно не работают. А вот кто еще у тебя в тимуровской команде – это мне очень интересно.

– Пошел ты!

Сухо щелкнул предохранитель.