В тине адвокатуры

Этим убеждением князя в таинственном исчезновении вместе с Луганским его бывшего опекуна вскоре воспользовался Гиршфельд, решивший открыть перед Шестовым свои карты. Он уже переехал в Петербург, а князь все еще продолжал жить на даче. Последнего задержала болезнь Агнессы Михайловны, разрешившейся недавно от бремени вторым ребенком — девочкой. Первому — мальчику шел уже второй год. Наконец, она достаточно оправилась для возможности переезда.

Князь приехал в Петербург к Николаю Леопольдовичу.

— Наконец и мы перебираемся с дачи, Агнессочка поправилась, молодцом! — начал он после взаимных приветствий. — Заехал к вам на минуту, деньги нужны.

— Много?

— Да дайте тысяч пять: в кармане всего что-то около семисот рублей осталось, — небрежно ответил князь.

Гиршфельд скорчил серьезно печальную физиономию.

— Нам, князь, необходимо с вами счесться, хотя я и имею честь считать вас в числе своих искренних друзей, но знаете пословицу: «счет дружбы не портит».

— К чему это? Как будто я вам не доверяю. Столько лет не считался с вами и вдруг счеты! — возразил Шестов, не заметив серьезности Николая Леопольдовича.

— Вот то-то и нехорошо, что столько лет не считались. Я вам предлагал не раз, а вы всегда, что называется, и руками, и ногат отмахивались, а между тем вы бы знали положение ваших дел, и это знание повлияло бы на вас быть может убедительнее моих просьб не сорить деньгами. Теперь же наступил момент, что я выдать вам просимую сумму в затруднении.

— Как в затруднении? Разве у меня нет? — вытаращи него глаза Шестов, видя, что он не шутит.

— В том-то и дело, что нет!

— Вы шутите?

— Нисколько!

Гиршфельд подошел к бюро, отпер его, вынул объемистую папку бумаг в изящной синей обложке, на которой крупными буквами было напечатано: «Дело присяжного поверенного Николая Леопольдовича Гиршфельда. По опеке князя Владимира Александровича Шестова». Последняя строка была написана чернилами.

— Потрудитесь рассмотреть документы и ваши расписки и вы убедитесь, что у меня ваших денег на руках осталось только две тысячи триста семнадцать рублей.

Князь сидел, как пораженный громом, и как-то глупо улыбался.

— У скрывшегося неизвестно куда Князева опекунских денег, по моему расчету, — продолжал Николай Леопольдович, — должно было остаться тысяч тридцать; но, во-первых, я его не могу разыскать уже недели две, а во-вторых, он обязан будет их передать новому опекуну.

Шестов продолжал молчать, как будто бы это до него не касалось.

— Если не верите, говорю: посмотрите документы, рассмотрите все дело…

— Оставьте вы меня с вашими делами, с вашими документами, — вскрикнул князь, — я в них никогда ничего не понимал и не понимаю. Я понимаю лишь то, что меня обобрали!

— Князь! — вскочил Николай Леопольдович. — Вы меня оскорбляете!

— Не мог же я прожить такое громадное состояние? — уже упавшим, плаксивым голосом продолжал Шестов, не поднимаясь с кресла и даже не заметив гнева Гиршфельда.

— Всякое состояние можно прожить! — спокойно заметил Гиршфельд.

— Значит, я нищий!

— Не нищий, но и не богач. Когда Князев передаст опеке деньги, у вас будет капитал тысяч в пятьдесят, если не более. Люди с такими деньгами считаются состоятельными.

— Это нищета, нищета! — воскликнул князь и зарыдал. Вид этого плачущего, разоренного им человека и разоренного-то не в его пользу, тронул даже Гиршфельда.

— Успокойтесь, я выдам вам пять тысяч, прибавив из своих денег, — подошел он к нему. Шестов вскочил.

— Я требую своего, а не подачки. Пусть нас разберет суд! — крикнул он и вышел, хлопнув дверью.

Николай Леопольдович спокойно уложил бумаги обратно в бюро. Он был приготовлен и ожидал подобной сцены. Для ограждения себя от немедленного скандала со стороны князя он принял меры. Он знал, что Агнесса Михайловна и ее мать, которых он сумел довольно некрасиво запутать в это дело, на его стороне. Он отчасти запугал их, а отчасти привлек на свою сторону всевозможными посулами, ни к чему его не обязывающими. Раскрыть глаза им было некому, так как все окружающие их люди были по тем или другим соображениям на стороне Гиршфельда.

«Охладеет, вернется!» — улыбнулся последний, тщательно заперев бюро.

Он и не ошибся. Князь Владимир, выбежав, как сумасшедший, из квартиры своего поверенного, сел в пролетку и приказал ехать в Европейскую гостиницу. Дорогой на него напало раздумье. От природы малодушный, он жил настоящей минутой, мало заботился о будущем; он начал сожалеть, что отказался от предложенных ему Николаем Леопольдовичем пяти тысяч, которые он считал нужными для него до зарезу.

«Если я начну вместе с бароном Розеном против него дело. Он делец и конечно его затянет и, кто знает, может быть, и окажется правым — я ведь не читал ни одной бумаги, которые подписывал. Чем же я буду жить? Пусть в таком случае барон выдаст мне эти пять тысяч из моих денег, тогда я решусь».

С таким предложением он и обратился к Адольфу Адольфовичу, которого застал дома.

Тот отказал наотрез.