В Точке Безветрия

«Чем хуже – тем лучше», – фея сна пищала мне всю ночь в ухо,– «ну разве не этого ты хотел?». Я проснулся среди ночи оттого, что моя палатка была полностью сырой. Точнее, я лежал полностью в воде, по крыше палатки тяжело барабанил дождь. Вода едва не затекла мне в уши только благодаря тому, что я накануне вечером из какой-то прихоти соорудил себе высокую подушку из толстовки. Был ливень, был определенно ливень. Да что там ливень, на хрен любезности, это был потоп!! Очумевший, я высунул нос из палатки и увидел, что вокруг с фонариками носятся наши ребята, пытаются достать из воды вещи и хоть как то защитить себя от дождя. «Чо смотришь, собирайся!»,– режиссер огрела меня мокрой тряпкой, от неё, впрочем, я ничего другого и не ожидал, но это меня не обидело, а внезапно полностью мобилизовало. Мы все выглядели как мокрые побитые суетные крысы, пытающиеся спасти свой скарб и желающие только одного – чтобы Ной нас всех взял на свой корабль. Мы мало что соображали, некоторым удалось поспать всего час или около того, когда нас начало заливать. Приехал младший из оргов в смешном желтом дождевике на странной пыхающей черным дымом советской сенокосилке, заорал: «Общая эвакуация! Срочно собираем вещи и идем к автобусам! Общая эвакуация!» «Да, блин, мы уже поняли, что ж он так орёт то», – пробормотал Сашка: некоторых мучало похмелье и громкие звуки раздражали (сейчас это прозвучало так, как будто мы, потягиваясь, как барья, изволяли выпить свой кофий из белых чашечек на кружевных салфетках, а не в центре Апокалипсиса). Нас «раздражало», ага. Апокалипсис шел на нас стеной. Мы были как дети, которым резко объявили, что праздник окончен, и что завтра к 7 утра вставать в школу, и первым уроком контрольная, к которой мы ни хрена не готовы. «Доставайте двойные листочки», оппа блин. Праздник оборвали внезапно, сказали что все наши кареты – тыквы, что платье принцессы – просто рваные тряпки, принца никогда не было и не будет, а теперь всю ночь нам нужно ползать на коленях и отделять зерна от плевел. Мне было жалко всех нас до слез. «Праздник непослушания» внезапно закончился, а мы никак не могли в это поверить. Мы кое-как собрали наши мокрые палатки, отжали те вещи, что уже намокли, и надели на себя те вещи, что еще были более-менее сухими. Ну, или хотя бы выглядели так. Сгрудили три зонта над нашим бывшим, затопленным костровищем и выпили остатки коньяка, мрачно пуская фляжку по кругу. Лысый, насупившись, пробормотал: «Охренеть, потоп.» «Апокалипсис, блин», -поддакнул Сашка. «Я хочу спать так, что вот – вот упаду лицом в лужу»,– сонно сказала Ленчик. «Ну, ребята»,– вздохнула режиссер,– «пошли». Мы выдвинулись в путь, навьюченные, как верблюжий караван, проклинающие погоду, себя, это мрачное утро. Уже достаточно рассвело, и мы смогли увидеть группы людей, которые шли в том же направлении, что и мы. Рядом с нами шли уже достаточно изможденные ребята, ведь вес мокрого рюкзака и одежды многократно возрастает, плюс мы шли по высокой траве, от которой не спасали и высокие резиновые сапоги, потому что при любом незначительном касании трава стряхивала огромные ледяные капли нам в голенища, а ливень проникал мертвой хваткой за шкирку. Не смотря на всё это, мы были в более – менее приподнятом расположении духа, пока не приблизились к верхушке горы, от которой мы должны были спуститься вниз в долину и подняться на плато, чтобы дойти до автобусов и, наконец, уехать из этого апокалипсиса. Мы хотели было рвануть с горы, но внезапно увидели ребят, которые мрачно смотрели вниз. Мы проследили за их взглядом и внутренне похолодели: внизу все остальные группы наших товарищей по несчастью утопали в страшной грязи, где-то по щиколотку, где-то по колено, где-то я видел, как ребята проваливались выше колен и их сообща вытаскивали. «А….»,-произнесла режиссер,– «….а что происходит..почему так?» Кто-то из стоящих рядом ребят из другой группировки мрачно пояснил: «Организаторы ошиблись с местом. Здесь пойма, дожди заливают чернозем полностью так, чтобы для коров росла трава, и получается месиво». Наши девчонки ахнули, ребята начали стрелять друг у друга сухие сигареты. Девушка из соседней группы дернула за рукав парня: «Игорь, почему не договариваешь? Никто ничо не говорит..Орги молчат, но здесь еще есть опасность заразиться столбняком и коровьим бешенством». Кто- то ахнул, кто-то присвистнул, Лысый мрачно спросил: «Серьезно? Это правда?» Парень рядом ринулся в самую гляшу, оглянувшись и крича: «Любая рана и ты труп!». Девушка шмыгнула носом и провела большим пальцем по шее: «Эх, да..Постарайтесь, блин, не проткнуть стеклом ваши резиновые сапоги, потому что если вы заразитесь столбняком и дизентерией, вам никто не сможет сделать прививки, потому что до соседней деревни дорога такая же, а до Москвы 8 часов на любой колымаге». Режиссер воскликнула: «Великолепно! Наш квест усложняется». Сашка хмыкнул «Ага, передача «сдохни или умри»(с). Остальные мрачно чесали репу: наш радужный единорожий мир с высокой травой, красивыми деревьями, обнаженными молодыми девчонками и бесплатным бухлом разваливался прямо на наших глазах. Мы стояли на вершине горы, не в силах сойти вниз, видя, как все «дети цветов» покрываются глиной и фиг знает ещё чем на наших глазах и копошатся там, коричневые, по пояс в грязи, силясь выползти на сухое место, чтобы спасти свою жизнь, и все это не было похожим на шутку. Режиссер вздохнула: «Ребята, у нас нет другого выхода, пошли». Лунтик пропищала что-то неразборчиво про то, что выход всегда есть, и мы должны его поискать, но режиссер была непреклонна и уже отважно шагнула синеньким резиновым сапожком в отвратительную жижу. Жижа кровожадно чавкнула и мгновенно засосала режиссерскую ногу без должного благоговения. Сашка сделал шаг, который равнялся у него двум метрам в длину, и мгновенно обогнал режиссера. Остальные с проклятьями и матами почавкали следом, попеременно проваливаясь по колено и костеря организаторов, которые выбрали место, которое затапливается водой: заливные луга-раздолье для четвероногих коров, но не для двуногих актеров. К нашему несчастью, дождь заморосил сильнее, что только добавило жижи. Она растекалась еще больше под дождем и от влажности. Её месило сразу несколько тысяч ног, и она уже благодарно засасывала ноги не только по щиколотку, но и в каких-то местах выше колена. Пахло потом, страхом и безысходностью. Люди падали в нее, родимую, как солдаты на поле боя: бывало, что и не вскрикнув, не ойкнув, и компании, шедшие рядом, постоянно делали перекличку, стараясь контролировать всех своих друзей, чтобы вовремя кинуть руки товарищу и вытащить из недр этого чавкающего чудовища. Казалось, что эта жижа владеет разумом и ее единственная цель – поглотить все, что движется. Я одновременно вспотел и замерз. Было не жарко, моросящий дождик медленно делал свое дело: моя куртка пропитывалась влагой, о зонтике тут было нечего даже и думать: никто не мог его раскрыть, руки были нужны, чтобы хвататься за друзей или чтобы самому кого-нибудь вытаскивать. Мы прошли мимо палатки, почти наполовину затопленной в этой отвратительной коричневой жиже: её покинули беспечные хозяева, увидев, как засосало, и даже не стали собирать. Она стояла, как символ апокалипсиса, должно быть, в соседнем селе так же от безысходности стояли покинутые и брошенные дома, как, впрочем, по всей нашей бескрайней России- матушке. Безысходность. Чем дальше мы шли, тем чаще встречались крыши затопленных палаток: должно быть, их владельцев разбудили в последний момент, когда эта коричневая жижа готова была поглотить и их вместе с палатками в стиле: «О, консервы!». Хотя люди в палатке, это скорее всего, пресервы: рыба в полиэтиленовой упаковке. Впрочем, этой коричневой стихии было все равно, кого жрать: беспечных коров или нас, глупых городских людишек, понаехавших в абсолютно неизвестную местность, доверившихся организаторам, поверивших на слово «Все будет классно, круто, солнечно, весело, приезжайте, аеее!». Я даже не ругал себя. Все были в такой ситуации, никто её не предвидел. И «высокие умы» организаторов и самая последняя разудалая пьяная компашка тащились одинаково по этой жиже, без первого и вип классов. «Чем хуже – тем лучше»: эта мысль как свежевыловленная рыба на льду билась у меня в голове все это время, пока я полз по этой засасывающей гляше, все это бесконечное пространство, наполненное серым моросящим дождем и бесконечной борьбой еще вчера таких жизнерадостных молодых людей с этим апокалипсисом, состоящим из этой жижи, этой глины, этих страданий. Поколение Z вообще не очень-то ожидало от жизни и природы такой подставы: ведь только что все было хорошо. Хипстеры находили даже в лесу возможность выпить кофе из пластикового стаканчика и подзакатать свои модные джинсы, любуясь своими белыми кроссовками. И вдруг такой fuck-up от природы. И джинсы, и красивые носки, и сами нежные ноги прекрасных хипстеров теперь в этой коричневой, противной жиже по пояс. Я даже радостно хихикнул от такой остроумной мысли, с удовольствием представляя, как жижа заливает их брендовые белые носочки и кроссовки. Вселенная мгновенно нашла способ наказать меня за моё осуждение: это вязкое живое чудовище затекло-таки в моей левый сапог и я почувствовал его холод и как оно, радостно причмокнув, захлестнуло мой чистый сухой носок. Я подсознательно выискивал глазом белый чистый незапачканный сарафан посреди этой грязи. Всё равно, как если бы я ждал появление белого парусника, с сияющими белизной парусами, раздуваемыми ветром посреди этого грязевого апокалипсиса. Так Ассоль не ждала Алые паруса, как я ждал всей моей измученной душой Мою Девчонку. Мне казалось, что она тоже как-то так парит над этим всем, не позволяя запачкать ни душу, ни тело. Моя Точка Безветрия хранила мое спокойствие на наш счет. Я не мог расстроиться, не мог разочароваться. Я был под защитой, но я продолжал высматривать Её. Во мне не было жажды, я был напоен. Но осталось желание Её обнять. Я знал, что это никогда не произойдёт, но не мог контролировать мою лихорадочную мозговую деятельность, мои иллюзии хрупких надежд, где этот момент постоянно прокручивался на репите: вот она в белом сарафане парит над всей этой вонючей грязью, над всеми, охреневшими от холода, усталости и грязи, Она парит и на Её белом сарафане – ни пятнышка и я явственно слышу запах Её сладких духов, ребята: Она была там. Моя Девочка, мой призрак, моё видение, моя любовь, мой клад посреди Тихого океана, моя безоблачность над Араратом, мой ранний утренний снег в ноябре, божья коровка на ладони, мой свежевыпеченный хлеб, мой горячий кофе посреди тяжелого трудового дня, мой одуванчик сквозь асфальт: душа моя, любовь моя. В воздухе висели капли чудес. Они сияли и сверкали, как драгоценности в «сокровищнице» пятилетней девочки: все эти стразики, бусинки и мамины старые сережки: все это волшебство висело в воздухе и я явственно чувствовал это. Оно было моим, понимаете? МОИМ.