В царском кругу

Сегодня вечером я одна дома и не знаю, чем заняться. Прямо скажем, это не лучший момент, чтобы быть одной. Вечером приятно поболтать и пожевать конфеты и ничего более существенного ни для ума, ни для желудка. Если бы у меня была какая-нибудь книжка о привидениях, но увы! История коммунизма и пряники вязнут у меня на зубах, но это единственное мое развлечение сегодня вечером. Если бы у меня было достаточно воображения, я бы написала роман, но я не сумею придумать ни одного события или случая, мой роман протекал бы в самых высоких сферах метафизики. Когда я была ребенком, я обещала быть гораздо умнее, чем вышло на самом деле. Моя мысль всегда напряженно трудилась, читала я с большим энтузиазмом. Когда я вспоминаю, что я испытывала, читая «Эгмонта», «Геца фон Берлихингена», «Фиеско…», «Орлеанскую деву», сказки Гофмана, длинные рыцарские романы, историю Французской революции и поэмы Лафонтена, мне кажется, это была не я. Теперь мне уже никогда не обрести того восторженного упоения моего первого чтения. Тогда мне было двенадцать лет, а теперь двадцать один год. Но я сделалась старше на десять лет благодаря преждевременному чтению. Чувства созрели, когда мысль была еще не развита. Теперь же тот непосредственный жар души остыл. Я навсегда останусь неполноценной из-за своего нелепого воспитания.

В двенадцать лет я была маленькой безбожницей и рассуждала о Боге так, как девочки моего возраста говорили о куклах, — с полным пренебрежением. В то время мне хотелось покончить с собой, и я помню, как однажды с этой целью взяла из буфета нож, после того как убедилась, что шнур от шторы меня не выдержит. На этом мои попытки самоубийства прекратились. В это же время я страстно исписывала многочисленные страницы истории о тринадцатилетнем пианисте, а после чтения одного романа Лафонтена у меня началась лихорадка с бредом.

Тогда было решено, что мне следует остудить голову институтским режимом. Я была очень изумлена, оказавшись со всей своей гениальностью и великолепными идеями о свободе и человеческом достоинстве на институтской скамье, рядом с ученицами, механически зубрящими грамматику и названия столиц Европы; я то и дело подвергалась наказаниям, когда отказывалась поступать, как они. Поначалу я пыталась распространять свои идеи и вызвать протест среди учениц, но меня так отчитали, что впредь я предпочла молчать. Я испытывала сильное сомнение в Святом Духе, Страшном суде и вечных муках, но я остерегалась говорить об этом из опасения плохих отметок и из презрения к заурядным умам. Мои соученицы считали меня антихристом и ненавидели всем сердцем. Я приехала из Веймара, который они почитали центром ересей.

Однако со временем здоровый и правильный режим института помог мне, мой маленький мозг успокоился, я стала ходить в нашу часовню утром и вечером и молилась Деве Марии и всем святым так же усердно, как и все.

Я даже стала немного католичкой и молилась за прекращение раскола. Я стала испытывать большое поклонение перед Девой Марией из церкви Сен-Луи напротив нашего института, я приносила ей венки из цветов и букеты, которые воровала на клумбе.

Я тогда не вникала слишком серьезно в религию, но я обрела навык к молитве и обращению к Богу, чувство Его вездесущности, которое так приближает нас к Нему. Это лучшее основание в душе для религии. Следовало бы всех детей окружить этой атмосферой наивной веры, сделать для них Бога, так сказать, ощутимым, приучить их всегда чувствовать Его рядом, присутствующим во всех их помыслах, желаниях, горестях и радостях, чтобы позже, когда рассудок их будет во власти сомнения, сердце по неодолимой привьгаке влекло бы их к Богу. Никогда я ничего не пожелала, не попросив у Бога, и часто замечаю за собой, что начинаю молиться даже перед самым незначительным событием. Это осталось у меня от института.

Пусть попробуют протестанты со своей холодной рассудочностью внушить юному сердцу такую наивную веру. Господь Бог у них — это человек в высшей степени воспитанный, учтивый, логичный, просвещенный, философ-вольнодумец, перед лицом которого никогда не будешь достаточно учтивым, разумным и логичным, как бы хорошо ты ни усвоила его математические и логические правила. А у католиков Господь Бог и есть Господь Бог. Если мы согрешим, то просим помиловать нас, и если удается избежать наказания, с величайшим раскаянием благодарим за снисхождение к нам и признательно обещаем стать благоразумными и произносим дюжину молитв. В этом нет особой логики, но это облегчает душу. Мы полагаем, что очень обяжем Богоматерь своими поклонами, девятидневным молитвенным обетом, овечкой, венком из цветов или говением. Протестанты сказали бы, что это нелепица, а я все же считаю, что эти внешние проявления помогают любить Богородицу, благодаря им я, скверная и дурная, верю, что только молитва к Ней может сделать меня лучше. Верю, что в мой последний час Она поможет и спасет.

Человек не может мысленно достигнуть Бога, нужно, чтобы в этом мире, где царствует рассудок. Бог пришел к нам через сердце.