В царстве глины и огня

— Забыть тебя хочу — вотъ съ чего. Ну, уходи. Честью прошу: уходи.

— Шутишь, покрутилъ головой Леонтій и поднялся съ травы. — Ну, прощай. Пойду въ трактиръ сапожника поискать. Подметки хочу къ старымъ сапогамъ подкинуть.

Дунька молчала.

— Мѣсяцъ, Дунечка, только мѣсяцъ осталось намъ и погулять-то съ тобой вмѣстѣ, продолжалъ Леоитій. — Послѣ обѣда погуляемъ сегодня? спросилъ онъ.

— Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ. Послѣ обѣда я спать буду и не ищи ты меня, отвѣчала Дунька.

— Не до вечера-же дрыхнуть будешь.

— До вечера и весь вечеръ.

— Врешь, выдешь за ворота на рѣку. Мухоморъ вчера въ орлянку рубль цѣлковый выигралъ, пивомъ обѣщался попотчивать — вотъ я и тебя примажу.

— Уходи ты, дьяволъ!

— Я дьяволъ? О! Вотъ это удивительно.

Дуня, что ты, что ты, что ты.Я солдатъ четвертой роты.

запѣлъ Леонтій, подыгрывая на гармоніи, подмигнулъ Дунькѣ и зашагалъ отъ шатра.

XVII

Къ одиннадцати часамъ Дунька совсѣмъ отработалась. Пять тысячъ кирпича съ прибавкой полуторатысячи на бракъ были выстланы на полки и сушились подъ шатромъ. Къ субботѣ эти кирпичи высохнутъ, будутъ сняты съ полокъ и положены обрѣзчицами въ «елки», то есть въ клѣтки; приказчикъ ихъ приметъ и она получитъ разсчетъ. Отработавшись, Дунька умылась, причесалась, надѣла праздничное платье и вышла за ворота завода, грызя подсолнухи. Одѣвшись, она сегодня особенно долго смотрѣлась въ осколокъ зеркала, оклеенный по краямъ въ видѣ рамки полоской пестрыхъ обоевъ, и любовалась собой, поправляя красную ленточку въ волосахъ. Свиданія съ Глѣбомъ Кириловичемъ она ожидала не безъ нѣкотораго волненія. Она даже рѣшила не отказываться выдти за него замужъ, ежели онъ поведетъ разговоръ о женитьбѣ на ней.

«Скажу, что пойду, что согласна, а тамъ буду смотрѣть, что изъ этого выдетъ», рѣшила она. «Вѣдь отъ слова ничего не сдѣлается. А тамъ, ежели послѣ будетъ ужъ очень командовать надо мной, станетъ учить по своему жить да забирать въ руки, то можно и наплевать на него. Вѣдь женихъ, а не мужъ. Ближе какъ передъ Вздвиженьемъ свадьбу играть не будетъ, а до этого еще много времени. Цѣлый успенскій постъ буду къ нему приглядываться, да еще и послѣ Успенскаго поста».

Въ воображеніи ея мелькнула красивая фигура стройнаго, бойкаго Леонтія; она сравнила его съ неказистой, нестатной фигурой тихаго и робкаго Глѣба Кириловича и опять подумала:

«Хорошъ-то хорошъ Леонтій, да чертъ-ли мнѣ въ немъ, ежели онъ на всю зиму до весны уѣдетъ въ деревню! Кабы любилъ, не уѣхалъ-бы. Кой-какъ-то-бы перебились зиму и въ городѣ на поденной работѣ. Въ городѣ-бы можно было жить. Въ деревню своему отцу онъ могъ-бы послать денегъ и откупиться. А то жди до весны. До весны много воды утечетъ. Да еще пріѣдетъ-ли весной-то? Кабы любилъ, то остался-бы со мной».

За воротами Дуньку уже поджидалъ Глѣбъ Кириловичъ. Не безъ сердечнаго трепета подошелъ онъ къ ней и шепнулъ:.

— Все готово. Угощенія всякаго я купилъ и спряталъ на задахъ подъ кустикомъ. Тамъ и пиво, тамъ и закуски. Идите тихимъ манеромъ на зады въ олешникъ, чтобы народъ не замѣтилъ, а я за вами слѣдомъ.

— Ладно. А только ни у кого ничего я не украла, чтобы мнѣ крадучись идти, отвѣчала Дунька.

— Да вѣдь другіе сзади навяжутся и будетъ уже не тотъ интересъ, коли ежели въ компаніи. Мое мечтаніе, Дунечка, чтобы быть съ вами наединѣ, глазъ на глазъ.

Дунька не возражала, вошла въ ворота завода и потихоньку стала пробираться на зады. Глѣбъ Кириловичъ обождалъ немного и, посвистывая, незамѣтно пошелъ сзади. За шатрами въ ольховой заросли онъ нагналъ Дуньку. Она взглянула на него и улыбнулась.

— Ну, гдѣ-же мы присядемъ? спросила она.

— Дальше, дальше пойдемте, а то здѣсь много заводскихъ шляется. Я, Дунечка, цѣлый господскій обѣдъ приготовилъ и только развѣ хлебова нѣтъ. Вотъ тутъ у меня въ кустахъ мѣшочекъ, сказалъ

Глѣбъ Кириловичъ и вытащилъ изъ кустовъ ситцевую наволочку, грузно наполненную чѣмъ-то.

Что-то звякнуло въ наволочкѣ.

— Пива у меня тутъ двѣ пары въ сѣнѣ. Какъ-бы не разбить, прибавилъ онъ.

— Выньте пиво-то. Я въ рукахъ понесу, предложила Дунька.

— А и то дѣло. Берите-ка.

Вскорѣ они выбрали полянку между кустовъ и расположились. Глѣбъ Кириловичъ сталъ вынимать изъ наволочки съѣстные припасы и раскладывать ихъ на траву. Тутъ были и огурцы, и яйца, и колбаса, завернутая въ сѣрую бумагу, ветчина, копченая ряпушка, хлѣбъ, ватрушка съ брусничнымъ вареньемъ и тюрикъ съ черникой.

— Господи! Да гдѣ это вы все набрали! воскликнула Дунька.

— Кушайте на здоровье, самодовольно улыбаясь, отвѣчалъ Глѣбъ Кириловичъ и прибавилъ: «Это еще не все» и, опустя руку въ наволочку, вынулъ оттуда двѣ жестянки. — Карамельки и монпасье. Это можете съ собой взять и подругъ угостить. А вотъ тутъ въ двухъ тюрикахъ мятные пряники, мармеладъ.

— Ну, спасибо вамъ.

— Потчивалъ-ли васъ когда-нибудь такъ Леонтій столькими припасами! похвастался Глѣбъ Кириловичъ.

— Да вѣдь не въ припасахъ дѣло, со вздохомъ отвѣчала Дунька. — А только объ Леонтьѣ вы теперь ужъ и не упоминайте. Что мнѣ Леонтій! Я и думать-то о немъ не хочу.