В центре Вселенной

– Кто-то, кому, по всей видимости, не удается кончить от того, что за стеной трахаются две лесбиянки.

Она пытается усмехнуться – видимо, чтобы показать свое отношение к письму, – но у нее не выходит.

– И зачем… Зачем ты показываешь мне это?

– Гм… – ее рука на автомате пытается заправить за ухо давно отстриженную прядь. – Хотелось бы мне, конечно, чтобы Тереза сама тебе об этом сказала, но она уже не первую неделю собирается и все никак, как видишь, не соберется. Мы… уезжаем отсюда, Фил.

– Что?

– То, что слышал. Это – веская причина, но не единственная. Мы сто раз над этим думали, но все уже решено, довольно давно.

Внутренний голос подает мне смехотворную надежду на то, что если я смоюсь достаточно быстро, то могу сделать вид, что этого не слышал.

– И какие же еще?..

– Например, та, что мне хочется домой. Или, например, хочется снова заниматься своей работой. Или что Терезе уже надоело вытирать сопли тем, кто подает в суд на соседа за то, что его собака обкакала их лужайку.

Я по-прежнему рассматриваю листок, не в силах от него оторваться.

– И когда?

– Когда-нибудь весной, я думаю.

– Весной!

– Уже так скоро. Неожиданно скоро.

– А что будет с Глэсс? Кем она будет работать? Когда вы ей расскажете, она взорвется, как пороховая бочка.

– Она уже знает.

– Уже знает! А почему она мне ничего не сказала?

– Потому что считает, что Тереза сама должна это сделать. И, наверное, потому что разумно к этому относится.

– Разумно…

Пора перестать повторять за ней каждое услышанное слово.

– А с работой-то что?

– Работу в этом городе предлагает добрых два десятка адвокатских контор, если не больше, – успокаивающе произносит Паскаль. – Глэсс прекрасно справляется, у нее есть уже солидный опыт, проблем с поиском нового места не будет. Может, кстати, перейти к Михаэлю, если захочет.

– А Тереза?

– Уже нашла себе кое-что, когда мы ездили в отпуск. Международное право. Придется пойти переучиваться, конечно, но место ей обеспечено.

Разумеется. В конце концов, Голландия – это не Гондурас, это совсем рядом, и мы сможем ездить друг к другу в гости, мы сможем перезваниваться и все такое прочее. Но почему-то, несмотря на это, у меня по-прежнему внутри что-то переворачивается при мысли о том, что Терезы больше не будет в пределах непосредственной досягаемости.

– Ну вот, собственно, и все, – Паскаль смотрит на часы, встает, допивает свой кофе и ставит чашку на стол. – Мне пора.

– Спасибо, с меня тоже на сегодня достаточно.

– Можешь присоединиться и помочь мне все разложить, если есть на то желание.

– Пока нет.

– Тогда я оставляю тебя тут, будь как дома, еда в холодильнике; да, и вымой посуду, пожалуйста.

На полдороге она оборачивается, так и не дойдя до двери.

– И что касается твоего Николаса…

– Да?

– Ошибаются те, кто считает, что избежать страданий в жизни может только безучастный созерцатель[12]. Безучастному созерцателю удается лишь избежать всего остального, что должно было бы в ней произойти, – она улыбается. – Возможно, это тебе чем-то поможет. Это то, за что я лично терпеть не могу тебя.

Спорынья

С приходом почтальона на столе приземляется открытка, на этот раз из Кейптауна. Гейбл твердо намерен сдержать свое обещание относительно Рождества. Под этим благовидным предлогом Глэсс развертывает такую кампанию по подготовке праздничных мероприятий, будто собирает военный поход наполеоновского размаха. Можно рассчитывать, что придут Тереза и Паскаль; присутствие Михаэля в доме уже стало само собой разумеющимся.

На кухне Глэсс, как и в прошлые годы, забаррикадировалась горой кулинарных книг, когда-то принадлежавших Стелле, и исписанных листочков и сосредоточенно пытается составить рождественский обед из трех блюд. Я уже перестал задаваться вопросом, зачем она столько времени тратит на то, что никогда не выйдет за рамки подготовки. Еще никогда то, что рождалось после прочтения в ее голове, не было претворено в реальную жизнь. В конце концов обед, как и любая потенциальная праздничная трапеза, ограничится одной-единственной курицей в готовом маринаде с печеной картошкой. На мой вопрос о грядущем переезде она даже не поднимает головы.

– Ну разумеется, мне будет не хватать ее, дарлинг.

– И что ты намерена делать?

– Поменьше думать об этом.

– Я имею в виду, что ты намерена делать, когда останешься без работы?

– Искать новую. Ну что еще?

Глэсс захлопывает одну книгу, открывает другую и снова начинает ожесточенно выписывать что-то одной ей понятное. Потрескивающие в печи поленья наполняют комнату приятным теплом. За тепло пришлось расплачиваться до мозолей натертыми ладонями – теперь до самого апреля рубке дров не будет ни конца ни края.

– И не думай, что я раньше не хотела этого сделать, – продолжает она. – Я в этой конторе живу дольше, чем самый древний кактус на подоконнике. В сущности, мне только остается быть ей благодарной: если бы не ее отъезд, я бы никогда свою задницу с места не сдвинула.

– Пойдешь работать к Михаэлю?