В центре Вселенной

Паскаль без труда получила первое место в рейтинге самых худших ответов, сообщив, что надо бы каждому мужчине дать в руки по винтовке – и в мире быстро станет одной большой проблемой меньше. Диана невольно расхохоталась, когда я ей это пересказал, но сама она проявила благоразумие и свое мнение оставила при себе, за что я ей был несказанно благодарен.

Самая бурная реакция, как это ни странно, последовала с противоположного берега. В общем-то, я и не ожидал другого: маленькие человечки заведомо обвинили в произошедшем меня. Томас, разумеется, уже успел распустить кучу грязных слухов, и волей-неволей мне вспоминается Ирен, та самая несчастная НЛО, и доктор Хоффман, из-за которого жертва стала преступником, а преступник – жертвой. Приходит множество писем: все – анонимные, все – с местными марками. Два из них написаны от руки. Автор третьего вскрытого мной действительно утрудил себя распотрошить газету и вырезать буквы, слоги и слова разной величины – алфавит страха и ненависти, доселе мне незнакомый, но так хорошо известный Терезе и Паскаль.

Теперь, когда я слышу, как галдит внизу Глэсс, я выпрыгиваю из кровати, слетаю по ступенькам в холл и при этом так неудачно соскальзываю с последней, что подворачиваю левую ногу. Мой вопль смешивается со смехом Гейбла, и я плачу, пока наконец не прорывает плотину у меня внутри, и я падаю к нему на грудь, в его объятия и успокаивающее бормотание, в котором не нужно различать слова и которое звучит так, будто он принес с собой море и его затаенный рокот. Большие ладони гладят мою голову, скользят по спине, рукам и плечам – и под его прикосновениями начинают неуверенно затягиваться первые раны.

И все же Николас никуда не уходит из моей жизни. Нет, в моей голове не просыпаются какие-то конкретные воспоминания; единственная картина, снова и снова возвращающаяся во всей своей ясности, – это вид его жуткого расплющенного глаза. Со мной только чувство невосполнимой утраты и смутное ощущение того, что я едва избежал наказания, которое предназначалось мне, которое я заслужил больше, чем он. Иногда мне удается на какое-то время вытеснить из головы эти мысли, но и тогда его образ по-прежнему где-то со мной. Его тень прячется в единственном темном углу залитой светом комнаты – только и ждет, когда сможет сделать шаг вперед. Когда я больше не могу терпеть, я закрываю комнату, как советовала когда-то Тереза, когда я не мог уснуть от терзавших меня страхов за Глэсс и воспоминаний об окровавленной простыне – проворачиваю ключ и вынимаю – только вот я не знаю, где его теперь хранить. В моей руке он тяжелее, чем все воспоминания, вместе взятые.

Одно из тайных желаний Глэсс – хотя бы раз увидеть Визибл в настоящем рождественском убранстве. Это подразумевает бесчисленные световые гирлянды, переливающиеся вокруг входной двери и каждого окна, растянутые вдоль кромок крыши и спускающиеся по фасаду, обвивающие перила и колонны на террасе, украшающие каждый крошечный зубец на крыше и каждую башенку со стеклами-иллюминаторами, в которые мы с Дианой из страха перед чердаком так ни разу в детстве и не смотрели.

– Если подумать, можно и на дерево такие же повесить, – говорит она, обращаясь к Михаэлю, когда мы с ним втроем наряжаем елку в гостиной. – Что хорошего в этих вонючих свечках? Они опасные, между прочим.

– Оставь свои американские штучки, – раздается в ответ откуда-то со старой стремянки. – На настоящем дереве должны быть настоящие свечи!

– Лично я не заказывала настоящего дерева! – недовольно ворчит Глэсс. – Как по мне, мы каждый год прекрасно обходились нашим пластмассовым, правда, Фил? Можно спокойно достать его из подва…

– Передай мне дождик, пожалуйста, – перебивает Михаэль и смеется. – Мне кажется, такими темпами на ужин нас ждет одинокий гамбургер.

– На ужин будет курица с картошкой, – задрав нос, отвечает Глэсс, передавая требуемый дождик. – Если, конечно, еще не вся курица в магазине закончилась и Гейбл не придет с пустыми руками.

Я не мог поверить, когда Диана сказала, что пойдет в магазин вместе с дядей. Но все же это вполне укладывается в изменения, с ней происходящие, – в то медленное превращение, которое я наблюдаю последние недели и месяцы. Диана стала значительно более открытой и мягкой.

– О, Майкл! Это прекрасно!

Глэсс сияет, как двухметровая наряженная елка. Раньше она никогда так откровенно не радовалась подобным вещам. Она взбирается по стремянке и целует Михаэля в щеку.

– Подожди, я еще пока свечи не зажег – вот тогда у тебя глаза будут размером с этот шарик. Электрические свечи, чего только не придумают! – он трясет головой, выказывая свое непонимание.

– Ну хорошо, хорошо, Фил, ты не поставишь опять пластинку? Ту, которая…

– Я знаю.