В центре Вселенной

Паскаль рычит и демонстративно разрубает у него под носом морковку надвое. Михаэль подпрыгивает в притворном ужасе, но не сдается. Когда она с помощью Терезы водружает на стол первое – рыбный суп, – мы видим, что Михаэль одержал победу. На голове Паскаль сверкает блестящий колпачок.

Ужин затягивается. Неудивительно: одно блюдо восхитительней другого, и они, бесспорно, стоят того, чтобы замереть с каждой новой ложкой во рту. Вино, хоть я со своим опытом и не большой ценитель, могло бы заставить даже такого избалованного гурмана, как Гендель, пуститься в пляс и сочинять стихи. Атмосфера, если это возможно, еще более гармоничная и спокойная, чем была на Рождество. Напряжение улетучилось; Гейбл рассказывает сегодня лишь о красоте морей и тех чудесах, что встречались на его пути, словно не хочет нагонять на меня страху перед началом путешествия. Когда-нибудь по дороге я обязательно спрошу его про шрам.

Не знаю, почему я так оттягиваю сборы. Когда я наконец встаю из-за стола и, держа в руках почти бездонный рюкзак Паскаль, поднимаюсь к себе, часы уже пробили одиннадцать. Меньше часа остается до наступления следующего года. Завтра в это время мы с Гейблом уже должны будем преодолеть первую часть пути и подняться на борт. Я бросаю в сумку только самое необходимое. Гейбл предупреждал: может так случиться, что по прибытии в Америку мне придется тащить вещи на себе целый день, километр за километром. В Америку. Я в последний раз бросаю взгляд на старые карты. Америка – и вся Вселенная. Весь мир. Подойдя к этажерке, я поглаживаю пальцем пустую банку из-под леденцов – мир твоему праху, господин Трот, добрый старый прыщ, – и опускаю ладонь на то место, где годами сидел Палейко и смотрел на меня своими равнодушными глазами. Напоследок взглянув в окно, на реку и далекие городские огни, я гашу свет и спускаюсь, бросая рюкзак на пол в коридоре. Осталась всего одна вещь, без которой мне трудно будет обойтись.

Лунный свет, отражаясь от заледенелого снежного покрывала, падает в библиотеку сквозь огромные окна. Больше мне и не нужно. Я подхожу к одному из стеллажей и на ощупь провожу пальцем по корешкам.

– Ты никогда бы не ушел без книги, – раздается за моей спиной голос Глэсс.

– Верно, – я медленно оборачиваюсь и вижу, как она сидит на моем сказочном троне – едва заметный силуэт, проступающий сквозь полумрак. Ее руки сливаются с подлокотниками кресла, голова откинута и погружена во тьму, скрывая от меня выражение лица.

– Ты уже решил, какую возьмешь?

После Стеллы осталось множество книг, но одну из них я, наверное, перечитывал уже десятки, если не сотни раз. Она, как никакая другая, подходит к предстоящему плаванию, но я взял бы ее, даже если бы летел на Луну. Пальцы находят ее на полке и вытаскивают.

– Да. Это «Моби Дик».

– Она тебе нравится? – доносится из кресла.

– Да. Она…

Я запинаюсь, внезапно осознав, для чего она меня здесь ждала. Обхватив книгу, я чувствую, как мои ладони начинают потеть.

– У меня к тебе предложение, – медленно произносит Глэсс. – Ты можешь спросить меня, о чем захочешь. Я отвечу тебе – или не отвечу. Увидим. Обсуждать я не хочу.

– Согласен. – В моей голове проносятся тысячи разных вопросов, поселившихся там уже давно. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь привести всполошенный рой мыслей в порядок. – Тогда начнем. Как его звали?

– Следующий вопрос.

– Благодарю. Многообещающее начало.

– Фил…

– О’кей, о’кей. – Мне кажется, что с каждым вздохом я глупею. Какое-то время проходит в судорожных попытках собрать мысли в кулак. – Каким он был с тобой?

Глэсс молчит. Я чувствую, как она колеблется с ответом. Тишина длится так долго, что мне уже хочется прекратить эту нелепую игру, пусть даже она не успела еще начаться. Я слышу, как она шумно вдыхает.

– Он был лучшим, Фил. Лучшим из всех – лучше, чем ты можешь себе представить.

Эти слова обрушиваются на меня, как град несправедливых ударов. В глазах пляшут красновато-желтые звездочки.

– Если он был таким замечательным, почему же он тебя бросил?

– Он не бросал, – раздается из темноты. – Он меня слишком любил, чтобы так поступить.

Моя ярость схлынула, не успев разгореться. Мне кажется, что я разбудил что-то, чего не должен был касаться. Это похоже на душное бурление воздуха в ночь после битвы у Большого Глаза; все это было давным-давно – но воспоминание о том, как я почувствовал, что сейчас Диана обернется ко мне и скажет что-то, чего я не хотел бы слышать – что она целилась в сердце, но просто промазала, – живо во мне до сих пор. Воздух вскипает и душит, как тогда, но вместо шепота сестры я только чувствую запах старых книг и непреклонный голос матери.

– Он был настолько трепетным, настолько чутким, – продолжает она, – что стоило ему коснуться цветка, как он зацветал, я клянусь тебе, Фил. Однажды мы ходили в цирк. Он шел между клетками с дикими кошками, и животные, секунду назад рычавшие и кидавшиеся на прутья клетки, успокаивались и ложились к его ногам, стоило ему к ним приблизиться. Твой отец мог протянуть руку и погладить льва по гриве. Он так и делал. Ни он их не боялся, ни они его.