Татьяна Андриевских

В тыквах под снегом

Когда всё начиналось, их было только двое – дедушка-железнодорожник и мальчик шести лет. Жизнь их тогда была такая неспешная, счастливая, казалось, что время остановилось для них, а потому и не нужно им никуда спешить и ни о чём тревожиться.

И сейчас, когда я оглядываюсь назад и вижу дедушку, идущего на службу в тёмное морозное утро, и спящего под двумя одеялами маленького Колю, и завтрак на столе, заботливо укутанный полотенцем – мне кажется всё произошедшее с ними позже – почти невозможным, почти сном. А ведь всё это было.

***

Они жили в маленьком городке, на втором этаже старого деревянного дома, совсем рядом с железной дорогой, и стеклянная люстра каждый раз пела свою нехитрую песенку, встречая и провожая поезда.

Вот их дом. Комната и кухня. Круглый стол, скатерть свисает до самого пола, образуя то грот в скале, где Коля прятался от пиратов, то военный штаб, где его, раненного, награждали. Над дедушкиной кроватью, всегда по-военному безупречно прибранной – старая пожелтевшая фотография девушки. Она смешно одета – штаны-шаровары и короткая куртка, как у Буратино. Она стоит со своим велосипедом среди цветущих каштанов и улыбается. Это Колина бабушка.

Можно сказать, что всё началось в тот день, когда дедушка заподозрил кражи на станции. Каждый раз он приходил со службы всё более встревоженный и омрачённый.

– На станции творится чёрт-те что, – жаловался он внуку, – начальники воруют, а обвинят, боюсь, меня. На прошлой неделе украли дизель, а теперь исчез локомотив, – дедушка тяжело опустился на стул.

– Я уже старый, Коля, и боюсь оставить тебя одного. Был бы у тебя хоть брат, мне было бы поспокойней. Эх, знать бы, что ты не один на белом свете!

Вот после этого разговора Коля и стал мечтать о брате. Но не потому, что боялся одиночества, просто ему вдруг очень захотелось показать брату все свои самые ценные вещи из ящика под кухонным столом. В какой то момент ему показалось, что если очень постараться, можно самому раздобыть себе брата. Когда он поделился этой мыслью с дедом, тот вдруг поддержал его: "А что, может и повезёт тебе – в детстве оно чего только не бывает!"

И вот раз, когда дед был на службе, Коля взял зачем-то старую меховую шапку, положил туда свой молочный зуб, окаменевшую ракушку, счастливый автобусный билет, походил туда-сюда какой то взволнованный, дополнил этот странный набор гильзой, и напоследок, прислушавшись к себе, капнул туда немного вишнёвого варенья. Во-первых, он его очень любил, и чувствовал, что оно может поспособствовать чудесам; а во-вторых, оно было похоже на кровь, и от этого всё становилось настоящим. Ближе к вечеру он вышел в парк и пристроил шапку в дупло старого дерева. Он хотел выждать три дня, прежде чем идти проверять, но ночью пошёл дождь, и утром Коля заволновался – “А вдруг, уже?!” Он вернулся в парк, отыскал дерево и отодвинул ветку. В шапке никого не было. Но к этому он готовился, когда шёл через парк к знакомому клёну, пытаясь выровнять дыхание. Его поразило другое: какими жалкими и беспомощными показались ему все эти вещи, когда-то такие ценные, а сейчас сиротливо лежащие на дне старой мокрой шапки.

Дедушка рано отправлялся на службу, весь день он ходил по рельсам, заглядывал под вагоны и непостижимым образом взаимодействовал с этими огромными чёрными механизмами. Коля завтракал один, до обеда бродил по городу, а потом шёл на станцию к деду. Вместе они обедали, сидя в роще на поваленном дереве и глядя на проходящие поезда. А вокруг – то дрожала на ветру озябшая черёмуха, роняя к их ногам крошечные мокрые лепестки, то вздыхала сирень, то тополиный пух по-доброму щекотал нос и лип к бутербродам.

Шиша появился у них в середине лета, когда цвела липа, щедро раздавая налево и направо свои обещания. Коля потом любил перебирать в памяти подробности этого дня, словно разом высыпал в рот целую коробку леденцов и перекатывал их во рту, наслаждаясь разноцветной сладостью. Они вместе с дедом возвращались с работы, начинался вечер, но липы ещё гудели от пчёл, было жарко и пыльно, и они зашли на лодочную станцию к дедушкиному товарищу. И пока деды говорили о своём, Коля бродил вдоль пристани и вдруг услышал плач. Он сразу пошёл на звук и скоро вышел к складу старых деревянных ящиков. Там, на замусоренном дворе, он и увидел его – коричневый щенок, довольно крупный уже, но худой, на коротких широких лапах, со слишком большой головой и странными ушами, которые торчали не вверх и не вниз, а в стороны. Коля как будто сразу узнал его и почему то вспомнил мокрую шапку в дупле. Но он ничего не просил, он просто смотрел во все глаза то на дедушку, то на щенка.

– Да он тут давно, – объяснил дедушкин товарищ, – он сначала всё под лодками жил, а теперь вот сюда прибился.

И тогда дедушка сказал самые прекрасные слова:

– А что, щенок хороший!