В вечном долгу

Вдруг Сергею показалось, что его окликнули — он обернулся и увидел: лугом, прямо на него, ковылял дедко Знобишин.

— Погоди, гражданин хороший. Погоди ужо.

Сергей спустился с насыпи и пошел навстречу ему. Знобишин остановился, снял фуражку, подкладкой ее вытер себе вспотевший лоб.

— А, — обрадовался он, узнав Сергея. — Ты гляди-ко, Сергей Лукич! Доброго здоровьица!

— Скрипишь, старик?

— Работаю, Сергей Лукич. Работаю. Спички где-то, надоть быть, обронил. А без курева я прямо не жилец на белом свете. Гляжу, машет ктой-то по дороге, вот я и ступай вдогонку. Клава кричит мне: дай я сбегаю. Нет, говорю, уж я сам. Гляди за стадом. Шумлю тебе, а признать не признаю. Только уж поблизости разглядел. Эвон кто, Сергей Лукич! На учебе ты теперь? Так, так… Огонек-то есть у тебя?

Знобишин опустился на одно колено и сел на подвернутую ногу. Достал кисет с газетным рулончиком, оторвал от него косячок бумажки и скрутил цигарку. Потом с ладони начерпал полную цигарку махорки, раскурил. Рядом на чемоданчик присел Сергей, рассматривая доброе, мудрое лицо старика. У Знобишина от ушей на грудь струилась белая борода. Из-под мохнатых нависших бровей глядели чистые, спокойные глаза.

— Ну, как у вас новый председатель?

— Весна ныне сухостойная, укладистая, а мы все еще не отсеялись. Здесь вот, по правую-то руку от яра, хлеба ничего, поднимаются. Шел, так видел поди. Вот-вот. Просто ничего. По зяби сеяны. А что там, на еланях… — Знобишин махнул тяжелой рукой в сторону села, — там по пашням, как пал прошелся. Ей-богу, я в воскресенье к дочери в Межевую уходил, так видал: скажи, бросовое дело. Нету всходов — и шабаш. Вон Клава сегодня сказывала, будто пересевать собираются.

— Она в помощниках у тебя?

— Клава-то? В помощницах. Она ни от какой работы не бегает. Эх, Сергей Лукич, на таких вот, как наша Клава, весь колхоз держится. Мужиков совсем не осталось.

— Истрепалась, говорят, девчонка.

— Пустое сбрехнул кто-то. Клава — девушка славная и блюдет себя в строгости. Дурного не слыхивал. Спички-то насовсем отдал? Ну, спасибо. А то мне хоть в село иди, право слово. Значит, побег? Ну-ну. Не писал домой-то? Нежданно-негаданно, выходит. То-то Лука Дмитрич с Домной обрадуются. Лети давай. Э-эх, я, бывало, в твои-то годы, после службы, значит, в Окладин по водку бегал туда и обратно за три часика. Вишь как.

Дедко Знобишин проводил Сергея и, все так же сидя на подвернутой ноге, опять скрутил цигарку, редкими, но убористыми затяжками выкурил ее, а окурок вдавил в мягкий дерн. Сергей тем временем миновал мост и поднимался в горку, входил в село.

— И руки не подал, — сказал дедко Знобишин, встав на одеревеневшие ноги. — По отцу, должно быть. Тот слова доброго с человеком не скажет. Себя только видит.

Знобишин, по-стариковски горбатясь, пошел к стаду. Спину ему жгло солнце, и, он соображал: «Пора коров поить. Чего это она мешкает?»

Клава, в белом платочке и белой кофте, светлая, солнечная, звонко кричала навстречу пастуху:

— Дедко Знобишин! С кем ты разговаривал? С кем?

— Председателев сын, говорю. Право слово, оглохла девка.

— Сергей?

— Да, он самый.

Клава подбежала к Знобишину и, заливаясь румянцем, нервно облизывая пересохшие губы, нетерпеливо допытывалась:

— И что же он, дедушка? Надолго он? Веселый?

— Надолго ли, я, Клавушка, не знаю. Наверно уж, сколько поживется. Про тебя, Клавушка, он чтой-то выспрашивал. Об отце с матерью ни словечка, а тебя вспомнил. Почему? — Знобишин лукаво воззрился на девушку. — Молчишь?

— Меня, дедушка, все вспоминают. Такая уж я есть, незабудка.

— Удачница, значит.

— Да уж куда удачливей. — Клава засмеялась, сняла с головы платок и спрятала в нем свое горячее лицо. Плечи у нее упали.

XXIV

Незаспанная злость ядовитее втрое. Со вчерашнего вечера кипит председательская душа.

Вчера уже совсем собрался домой, даже фуражку надел, как на столе хлипко и раздраженно затрещал телефон. Звонил Иван Иванович Верхорубов. Не поздоровавшись и даже не назвав по имени-отчеству, наскочил на Лузанова, как лихой кавалерист:

— Ты газету «Всходы коммуны» читаешь? О своем колхозе читал, спрашиваю. Слушай, что у тебя там делается? Добрые люди скоро убирать начнут, а ты все еще не отсеялся. По-моему, газета правильно критикует тебя. Как это ты сумел все посевные работы отдать на откуп своему, прямо говоря, политически близорукому агроному? Удивляюсь. Ты председатель колхоза или общества слепых, а? — И, не давая Лузанову собраться с ответом, продолжал глушить его новыми вопросами:

— Почему это ты прекратил сеять пшеницу? План для тебя является законом или не является? Ты, что, хочешь провалить посевную, да? Когда у вас кончится эта пресловутая дядловская самодеятельность? Вот тебе, товарищ Лузанов, мое последнее слово: за три дня сев должен быть закончен. Слышишь? А то пеняй на себя. Я просто вынужден буду сделать оргвыводы.

— Я, Иван Иванович, к шефам проездил…

— Я тебя спрашиваю: ты слышал, что я сказал?

— Так точно.