В вокзальной суете

Не приходи, прошу, не приходи.Не мучь меня, оставь меня в покое.Из памяти, из сердца уходи.Я стерла все, что связано с тобою.Кто сказал, что любовь — это счастье,яркий свет и звучащий орган,а не стылое горе — ненастье,а не смерч, а не злой ураган?Кто сказал, что любви частицу

Бог избранникам в сердце вложил?Кто поверил: любовь — это птица,и в полет снарядился без крыл?Не приходи, прошу, не приходи.Не мучь меня, оставь меня в покое.Спокойствие ты только соблюди,я ж от тебя свою любовь укрою.Не приходи, прошу, не приходи…

Романс на эти стихи был написан спустя двадцать два года после событий тех лет. Стихи и музыка вместе, враз. В одну из длинных тяжелых больничных ночей, которых я провела в общей сложности более пяти месяцев за два года в одной столичной клинике, куда я четырежды ездила на операции. Пишу я стихи обычно ночью. Не той ночью, когда в цивилизованной обстановке человек сидит за письменным столом с настольной лампой. А той, когда все нормальные люди спят и не так далеко до рассвета, когда зажечь свет невозможно, когда можно только нащупать блокнот с карандашом и постараться не наехать строкой на строку. У меня есть такие черновики. В них стихи, как правило, не требуют правки, а написаны они так разборчиво, так понятно, как и в зрячем состоянии я не пишу почти никогда.

Я называю стихи того цикла гипоксическими. В той моей больничной эпопее дважды на больших наркозах случились тяжелые осложнения. Первое — так называемая «первичная

сердечная слабость», когда почти пять часов возились со мной анестезиологи — реаниматологи, пытаясь поднять и удержать артериальное давление. По этому поводу я напишу позже такие строчки:

Белые, белые, белые стены.И потолок с белой лампой на нем.Белая ветошь, что ждет замены,ну, а сегодня служит бельем.Тяжестью мокрого гипса сразубьет по сознанью один только вид.Можно подумать, чем больше повязок,

тем под повязками меньше болит!Но почему так свело мне шею?Ни повернуться, ни рта раскрыть.Голос осиплый. Руки немеют.Слышу, но не хочу говорить.Резкий рывок — и белое пламябьет по глазам. И чернота…— Доктор, проснитесь! Что это с Вами?Вижу — сестричка. Но вроде не та.

— Вы не волнуйтесь, мы — новая смена.— А где же весь день этот я провела?Меня взяли утром. В девять, наверное.— Спросите врача. Я только пришла.Да, милая девушка знает порядок.Значит, подвел их все же наркоз…Но обошлось. Я этому рада.Еще бы! Жива и вроде всерьез.

Во второй раз операция и наркоз по времени совпали с началом тяжелого вирусного гриппа, и никто об этом не догадался. В том числе и я, старый опытный врач. А обернулось это тяжелым бронхоспазмом, который сам по себе мог оказаться смертельным. Но, как говорится, Бог миловал. Гипоксия, т. е. кислородное голодание тканей и в первую очередь головного мозга — неизбежное следствие таких передряг. Длительная гипоксия грозит мозгу гибелью. Бывают такие жуткие истории. И

операцию сделали, и сердце работает, и легкие дышат, а человека уже нет. Погибла кора головного мозга, и не человек он уже вовсе, а сердечно — легочный препарат, как страшно его тогда называют в реанимации. Хорошо, если он вскорости тогда же погибает. А если живет совершенным идиотом? Но это крайне редкие, к счастью, случаи.