В воскресенье рабби остался дома

— Помнишь того парня из школы, о котором я тебе говорила? Алан Дженкинс? Цветной парень? Он сейчас в Линне и хочет приехать. Что мне ему сказать?

— Пригласи его, если хочешь, — сухо сказала миссис Эпштейн. — У него есть машина?

— У него мотоцикл. А как же пикник…

— Пригласи его с собой, если он захочет.

— Ты думаешь, это будет нормально?

— Не вижу, почему нет. А все-таки, какой он?

— О, он немного старше, чем большинство первокурсников; он работал пару лет. Он ужасно талантливый. И он спокойный и веселый — я имею в виду, что не угрюмый, или, знаешь, обозленный, как некоторые из них. Я хочу сказать, в школе, это же художественная школа… в общем, это не имеет значения. Я хочу сказать, что мы не думаем о нем как о другом

, если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Тогда… — и миссис Эпштейн пожала плечами.

Диди убрала руку с трубки и сказала:

— Ой, Алан? Извини, что заставила тебя ждать. Послушай, мы с бывшими одноклассниками устраиваем пикник на пляже. Ты бы не хотел пойти с нами?… Человек шесть или восемь… Ты можешь? Хорошо. О, я как раз вспомнила: я обещала нашему рабби показать картину, над которой работала в школе, — помнишь, Моисей и скрижали Завета? Так может, подвезешь меня к нему?… Нет, мы не задержимся… Хорошо, ты выезжаешь из Линна по береговой дороге и едешь до первого светофора…

Алан дал полный газ и заглушил мотор. Диди соскочила с заднего сидения, и он отвел мотоцикл к гаражу.

— Этот рабби, похоже, прямой парень, — сказал он. — Забавно, я ожидал увидеть старую развалину с длинной бородой. Я думал, что все раввины носят бороду.

Диди хихикнула.

— Нет, только все студенты колледжа. Мне кажется, я ни одного бородатого и не видела ни разу.

— Я-то думал, он будет говорить, как проповедник — знаешь там, о Боге и всяком таком…

— На самом деле раввины не проповедники; они скорее учителя, — объяснила она. — Как говорит наш рабби, его настоящая работа — толковать и применять закон, как адвокат или судья.

Миссис Эпштейн встретила их в гостиной.

— Вы первый раз в Барнардс-Кроссинге, мистер Дженкинс? Диди так много говорила о вас.

Это был привлекательный молодой человек, с кожей цвета крепкого кофе. Губы хотя и синеватые, но не слишком большие. Нос с высокой переносицей и правильной формы. Волосы коротко подстрижены; она с удовлетворением отметила, что он и не пытается выпрямить или пригладить их. Он был среднего роста, но с широкой грудью и квадратными плечами, которые сейчас казались напряженными.

— Да, мэм. Я бывал пару раз на Северном побережье — в Линне. Есть там один парень, который иногда продает мои картины…

— Художественный дилер? Я не знала, что в Линне есть художественный магазин или галерея, — сказала она, предлагая ему стул.

— Нет, мэм. У него вроде книжного магазина с открытками и какими-то подарками — всякие такие штуки. Когда у него есть место, он вешает мои картины, и если продает какую-нибудь из них, платит мне.

— И много вы продаете? — спросила она.

Он засмеялся красивым, открытым смехом.

— Недостаточно, чтобы уйти на пенсию. Завтра рано утром я еду в Нью-Йорк, надеялся получить у него хоть что-нибудь. — Он покачал головой. — Ноль — хотя, по его словам, одной картиной пара человек заинтересовались.

— И какие картины вы пишете, мистер Дженкинс?

— О, Алан пишет такие изумительные, абстрактные…

За окном посигналили.

— Это Стью. Пошли, Алан, — сказала Диди.

— Возьми свитер, дорогая. На Пойнте может стать прохладно.

— Обойдусь.

— Хорошей вечеринки, дорогая. До свидания, мистер Дженкинс. Удачи вам с вашими картинами.

Глава XX

Пока Муз пробирался между грудами мусорных ящиков и кучками орущих детей, которые заполнили всю улицу в Саут-Энде Бостона, у него появились дурные предчувствия. Когда-то эта улица, безусловно, была очень красива; она была разделена посередине широкой лужайкой с равномерно расставленными деревянными парковыми скамейками. Но даже этой ранней весной трава выглядела неухоженной, а под скамейками накопился бумажный мусор, жестяные банки и бутылки. Некогда величественные, облицованные песчаником городские дома с короткими пролетами гранитных ступеней и коваными железными перилами были отодвинуты от тротуара. Нарядные деревянные двери, когда-то снабженные массивными медными дверными молоточками и медными ручками, несли на себе следы времени и плохого обращения: в том месте, где был молоточек, теперь зияла дыра, а вместо ручки — только круглое отверстие, из которого свисал засаленный кожный ремешок. Двери демонстрировали разного цвета слои ободранной и вздувшейся краски. Длинные узкие окна предполагали комнаты с высокими потолками. Но большинство стекол было с трещинами, одно вообще выбито и заменено куском потрепанной фанеры. Тротуары и стены домов были щедро исписаны мелом.

Муз нашел номер, который искал, и поднялся по лестнице. Не обнаружив кнопки звонка (из дырки торчала только пара проводов), он постучал и, не получив ответа, толкнул дверь. Пружина была тугая, и дверь громко хлопнула, когда он ее отпустил. На шум в вестибюль высунула голову неряшливая старуха и вопросительно посмотрела на него.