В высоких широтах

«2 октября 1945 года. Из Москвы. № 113. Борт самолета «СССР Н-331». ТИТЛОВУ, АККУРАТОВУ, ШЕКУРОВУ, НАМЕСТНИКОВУ, СОМОВУ, БЕССУДНОВУ.

Приветствую вас, замечательных полярных летчиков, и в вашем лице Полярную авиацию Главсевморпути и поздравляю с отличным выполнением высокоширотной ледовой разведки. Полярная авиация во многом способствовала арктической навигации в этом году, которая успешно заканчивается. Достижение Северного полюса не являлось задачей наших полярных летчиков, — это предусмотрено планом освещения районов Центрального бассейна Арктики для нашей науки. Нам особенно приятно получить ваше сообщение, так как этот район Северного полюса связан с воспоминаниями, когда 8 лет назад советские полярные летчики высадили на льдину нашу четверку. Сердечно обнимаем вас всех, наши родные товарищи.

ПАПАНИН, МАЗУРУК».

Следя в перископ за луной, я поправлял Титлова, и вскоре мы летели уже прямо на мыс Анисий. Под нами все те же бесконечные паковые льды и разводья чистой воды. Мы опять шли над районом, где впервые появился человек. Есть ли здесь новые острова?.. Но видимость опять ухудшается, и все пропадает в белесой пелене тумана. Для наблюдения за льдами нырнули вниз, но машину начало сильно трясти, — признак сильного обледенения.

— Переохлажденный дождь! — прокричал Титлов, открывая боковые стекла. — Надо уходить, иначе упадем.

Я кивнул головой, и машина полезла вверх. Но обледенение не прекращалось. Мне было видно, как толстые куски льда охватывали все лобовые части самолета, и антиобледенители уже не справлялись с ним. Наступили критические минуты. Арктика показывала свои когти.

Льды в районе Северного полюса в октябре 1945 года.

Михаил Алексеевич, сосредоточив свое внимание на стрелках приборов, изредка посматривал в открытый иллюминатор, следя за ростом льда. Машина вся дрожала. Стрелки высотомеров остановились на высоте 5000 метров. У нас не было кислорода, так как в Арктике нигде не пользуются им, дышать было тяжело. Температура воздуха упала до —16°. Но обледенение не кончалось. Титлов дал полный газ, и мы, наконец, выскочили на верхнюю границу облачности.

Вздох облегчения дружно вырвался у всех.

— Ну вот, и все в порядке, — заявил Михаил Алексеевич, тяжело дыша от нехватки кислорода.

Я полез в астрокупол и проверил курс и координаты. Впереди весь небосвод пылал ярким пламенем зари. Где-то на юге, на широте 83°, нас должно встретить солнце. На этой высоте каждое лишнее движение вызывает одышку, и я старался двигаться как можно медленнее.

Спустя час облачность понизилась, появились разрывы, и мы вновь получили возможность наблюдать за льдом, идя на высоте 3500 метров. Стало спокойнее, и мы вдруг почувствовали, как сильно устали. Непреодолимо клонило ко сну. Чтобы как-то противостоять этому, почти непрерывно пили горячий кофе.

После завтрака Сомов и Бессуднов уснули, как убитые. Наместников, связавшись с Москвой, заявил, что с нами хочет говорить по телефону Папанин. Из Москвы и с зимовок на борт посыпались поздравительные радиограммы от ученых, моряков, летчиков, полярников. Было очень приятно читать приветствия ученых и друзей. Кажется, мы действительно сделали что-то большое.

На широте 86° северной и долготе 140° восточной, отвлекшись минут на двадцать от астрономических расчетов в бортжурнале, я вышел в пилотскую рубку и заглянул на главный компас. Стрелка спокойно стояла на 120°, то есть на правильном курсе, мы шли прямо на юг при учете поправки на склонение в +60°, но когда после этого я посмотрел на экран астрокомпаса, где должно было быть при этом же курсе отражение луны, ее, к моему величайшему удивлению, не оказалось. Я быстро пересчитал данные, — все было верно. Луна ушла на 50° вправо, но за эти 20 минут она могла уйти только на 5°, следовательно, мы уклонились на 45° влево и шли не на остров. Котельный, а в Аляску. Быстро ввел поправку, ломая голову, в чем же дело?

В Москве это объяснили тем, что мы попали в район большой магнитной аномалии, причины которой недостаточно изучены.

Дальше полет протекал спокойно.