Вадим Козин: незабытое танго

– По семейному преданию, не только пела, но и музыку сочинила! – отвечает Козин. – И вообще, если бы отец ей петь не запретил в хоре, она бы далеко пошла. Смотрите, какая она была красивая. – И маэстро снимает со стены старинную фотографию, где запечатлена действительно очень красивая светловолосая женщина. – Одно из самых ярких воспоминаний детства – когда мама брала гитару и начинала петь. Но воля мужа для цыганки закон, к тому же дети пошли. Мама очень многим мне в моем становлении помогла, в выборе репертуара тоже…

– Вадим Алексеевич, а вот вы в прошлый раз меня за «Коробейников» упрекали. Но за что, я не совсем вас понял, – спросил Борис Штоколов.

– Так вы там с текстом напутали! Ведь эти стихи, между прочим, Некрасов сочинил, классик. Я тоже иногда в стихи вмешиваюсь, но я никогда не нарушаю смысла. А вы куплеты переставили, и непонятно, что же там у них произошло. А у них, и в этом смысл стиха и этой песни, произошла любовь! А не только он ей бирюзовый перстенек продал. Понятно?

– Понятно! Вадим Алексеевич, а у меня смешной случай произошел. Вот здесь, во Дворце культуры профсоюзов, я выступал. Объявляют первый номер – «Выхожу один я на дорогу». Поднимается занавес, а на сцене два мужика рояль выкатывают. Ну, публика в хохот. А я разозлился, чуть от выступления не отказался.

– Но это же действительно смешно, Борис Тимофеевич! – Козин утирает слезы. – И как же вышли из этого щекотливого положения?

– А я «Осень» спел!

– Ну и молодец, правильно сделали!

В разговор вступает Александр Михайлов:

– А вот у меня в последнее время что-то маловато веселых ситуаций. «Металл», «андеграунд» заполнили эфир. Лучшие из серьезных молодых композиторов с огромным трудом продираются сквозь засилье всяких низкопробных групп, сквозь кампании зачастую просто бессмысленных экспериментов с додекафонией. Эти эксперименты уже на моей памяти продолжаются полвека и, по моему глубокому убеждению, не ведут никуда. Какое-то всеобщее оболванивание! Просто жутко делается, когда видишь толпу фанатов. Подростки так и спрашивают друг друга: «Ты на ком фанатеешь?» Не музыка, а какой-то музыкальный наркотик!

– Об этом можно и нужно говорить, – заметил хозяин, – но сейчас давайте не будем! У меня сегодня праздник – такие гости! Давайте петь! – И маэстро крутнулся на своей табуреточке к инструменту, воздел руки – и… «Осень»!

Ну где еще услышишь такое – Штоколов поет «Осень», Козин аккомпанирует! У Вадима Алексеевича взыграло ретивое, поучил он-таки петь народного артиста Штоколова. Но и у Бориса Тимофеевича ретивое взыграло. Сдерживая свой могучий бас, он затянул «Очи черные». Козин, естественно, подхватил… И пошло! Этакая певческая дуэль. До трех часов ночи из «кельи» поочередно доносились то могучий густой бас, то нежнейший жемчужный тенор, а иногда, и это было особенно красиво, эти голоса сливались в неповторимом дуэте. Я сам себе завидовал. Но ждал очередного козинского сюрприза, без которого он практически никогда не отпускал гостей. И – дождался! Маэстро хитровато прищурился:

– А вот я вам спою совершенно забытый романс, может быть, даже вы его и не помните.

Ни пурпурный рубин, пи аметист лиловый,

Ни наглой белизной сверкающий алмазНе подошли бы так к лучистости суровойХолодных ваших глаз,Как этот тонко ограненный,Хранящий тайну темных руд,

Ничьим огнем не опаленный,В ничто на свете не влюбленныйТемно-зеленый изумруд.

Надо было видеть, в каком благоговейном молчании слушали артисты вдохновенный голос Вадима Козина. Я просто-напросто ушам своим не поверил! «Изумруд»! Жизнь предлагала «окольцовку» очередного своего непредсказуемого сюжета. Эту песню я слышал лишь однажды, на дне рождения моей будущей жены, в 1965 году. Пела песню мама моей будущей супруги, а на гитаре аккомпанировал ей мой будущий тесть. Оба они были артистами, но артистами драматическими, и исполнение романсов было их хобби, что ли. И вот спустя двадцать три года я снова слушал «Изумруд»! «Келья» содрогнулась от аплодисментов.

– Изумительно, – загудел Штоколов, – Вадим Алексеевич, спишите слова! Разрешите мне «Изумруд» разучить и петь!

– Разрешаю, – милостиво сделал маэстро царский подарок. – Только знайте, что этот романс написал Борис Иванович Фомин для Изабеллы Юрьевой, но она его петь не стала – что-то он ей напоминал. А я с ее разрешения пел иногда, очень редко, он был такой полузапрещенный.