Вайзер Давидек

Сидя на складном стуле в школьной канцелярии, когда Шимека задерживали в кабинете подозрительно долго, я размышлял, почему Вайзер все эти годы предпочитал выглядеть в наших глазах недотепой, не сыграв хотя бы разок в футбол или не доплыв с нами до красного буйка в Елиткове. И уже когда мы возвращались со стадиона у прусских казарм с продырявленным мячом Петра, но ужасно счастливые, – уже тогда охватило нас что-то вроде беспокойства. Ведь если Вайзер скрывал от нас свои способности, если никогда не показывал, как он может обвести сразу трех игроков или поднять мяч с земли носком ботинка, взять его на подъем, потом поддать коленом вверх и отправить головой на правый или левый край, если он никогда не показывал нам этого и часто сидел на краю поля, глядя, как мы делаем это намного хуже, чем он, у него были для этого какие-то причины, которых мы не знали. Ну и почему Вайзер решил сыграть с нами, открыться именно в этот раз? Шимек повторил фразу Эльки, что Вайзер все может, и теперь уже никто над этим не смеялся, мы помнили вчерашний зоопарк и черную пантеру, а я еще и знал, что Вайзер с Элькой не играли в доктора и пациента на краю взлетной полосы, хотя и не очень-то понимал, в чем там было дело. Только когда стенные часы пробили девять, меня осенила очень простая мысль: Вайзер задирал Элькино красное платье с помощью сверкающего корпуса самолета, потому что не хотел делать это сам; видимо, это было для него слишком просто, а может, слишком вульгарно. И когда двери кабинета открылись и появился наконец Шимек, я еще раз увидел серебристую тушу «Ила» над кустами дрока, поднятые колени Эльки, ее поднимающиеся и опускающиеся бедра, между которыми маячила треугольная мягкая чернота, и вспомнил ее лицо с открытым ртом, словно она старалась перекричать страшный рев приземляющейся машины. Я не говорил, кажется, до сих пор, что Элька потом нашлась и долго жила среди нас, пока не уехала навсегда в Германию. Но ни тогда, ни позже, когда я писал ей письма, ни даже когда поехал в Германию только затем, чтобы с ней увидеться, так вот – никогда она ничего не говорила о Вайзере и о том, что случилось в последний день над Стрижей. Она молчала, а врачи объясняли ее упорство психическим шоком, частичной амнезией и так далее, и только я знал и знаю, что это неправда. Потому что одна Элька знает, кем был или продолжает быть Вайзер. Ее молчание и сейчас, когда я снова пишу письма в Мангейм, позабыв, что произошло между нами во время моего визита, ее упорное молчание свидетельствует о том вполне определенно. Да, когда я вспоминаю Вайзера в подвале заброшенного кирпичного завода, даже сегодня волосы у меня поднимаются дыбом. Мы были там только однажды, Элька же наверняка ассистировала ему много раз. И все взрывы в ложбине за стрельбищем устраивались, похоже, исключительно для нее. Но я не пишу книгу о Вайзере, которая могла бы начинаться со сцены на заброшенном заводе. Я не делаю этого. Я только выясняю факты и обстоятельства, и поэтому Шимек сидит сейчас на складном стуле рядом со мной, и я слышу свою фамилию: «Хеллер, теперь ты», – и медленно встаю, припадая на затекшую ногу, иду к двери, обитой стеганым дерматином, иду и боюсь М-ского, точнее, истязаний, которые он применит на этой стадии допроса.

Мужчина в форме расстегнул две пуговицы синей гимнастерки, и я увидел, что под ней у него сетчатая майка, сквозь мелкие ячейки которой пробиваются густые черные волосы. Мне сразу вспомнился шимпанзе из оливского зоопарка, у которого на груди были такие же лохмы, и я подумал, что забавно было бы увидеть на его месте сержанта милиции, увидеть, как он швыряет песком в публику, злобно верещит и время от времени мочится в первые ряды веселящейся публики. И я улыбнулся ему, а он принял это за чистую монету и ответил мне тоже улыбкой и, указав рукой на стул, сказал: «Можешь сесть». М-ский подозрительно косился в мою сторону, директор же манипулировал своим галстуком, который теперь не напоминал ни якобинскую кокарду, ни шарфик, а только мокрую тряпку, порядочно выжатую и выкрученную.

– Мы хотим все знать о взрывах за стрельбищем, – начал М-ский. – Сколько их было и в какие дни? Где ваш дружок взял взрывчатку? Что это было – тротил? Порох? Откуда он это доставал – из гильз? Из неразорвавшихся снарядов? И мы хотим, чтобы ты еще раз рассказал нам о последнем взрыве, когда Вайзер и ваша подружка погибли. Ничего не бойся, расскажи правду. Может, вы нашли на том месте кусок рубашки или тела? Может, на каком-нибудь дереве?

Все эти вопросы М-ский задавал быстро, и звучали они как темы в увертюре – сразу, один за другим. И в самом деле, допрос только начинался.

– Да, – вздохнул мужчина в форме. – Ну так скажи нам, когда был первый взрыв, когда это было?

– Где-то в начале августа, – с готовностью ответил я.

– А точней? – вмешался директор.

– Точней не помню, но наверняка в начале августа, когда ксендз начинал богослужения.