Вайзер Давидек

– А вы спросите у него, когда вернется. – И пани Короткова пошла наверх, а минутой позже я услышал, как пан Вайзер стучит в дверь к Эльке, услышал, как он расспрашивает пани Вишневскую и как та отвечает ему, что вроде бы и вправду Элька спрашивала, можно ли взять с собой приятеля, и она согласилась, почему бы и нет, места у них в деревне побольше, чем здесь, и даже дала ребятам кое-что поесть в дорогу, потому как от станции идти добрых три километра с гаком. А когда я спустился вниз и вышел во двор, Шимек с Петром уже все знали, так как подслушивали весь разговор у заднего выхода в огород. Мы знали, что они не поехали в Пчёлки, пока только это. Но на кирпичном заводе их не было, а дверь, ведущая в зал для стрельбы, была заперта изнутри. Не было их также ни в ложбине, ни на кладбище, ни на карьере. Нигде. Потом мы дошли по железнодорожной насыпи до рембеховского шоссе, где можно было усесться на взорванном пролете моста и смотреть, как под ногами, десятью метрами ниже, проезжают изредка машины. Однако вместо этого мы остановились на бетонном краю, как над пропастью, и цыркали слюной вниз на проезжающие автомобили.

По другую сторону шоссе, за таким же обрывом взорванного моста, насыпь бежит дальше и, плавно изгибаясь, метров через пятьсот уходит в туннель – там, где начинается взгорье. Как раз туда подходит слева ограда сумасшедшего дома, а немного ближе под насыпью протекает Стрижа. Чтобы достичь речки, нужно идти не по шпалам на насыпи, а у ее подножия, где бежит узкая тропка, та самая, по которой М-ский шел на свидание с домохозяйкой. Тропка обрывается над водой и никуда больше не ведет. Чтобы идти против течения, на юг, надо продираться сквозь заросли, как мы, когда следили за учителем. По левую сторону насыпи Стрижа разливается небольшим прудом, исчезает в облицованном жерле водозаборника и дальше течет к городу подземным каналом. Я вижу все это очень отчетливо, как на нарисованной по памяти карте, и знаю, что через минуту крикну – о! – и протяну руку точно туда, где речка с южной стороны подходит к насыпи, и мы живо спустимся со взорванного моста на шоссе и побежим по узкой тропинке гуськом, наступая друг другу на пятки, так как именно там, где Стрижа впадает в узкий туннель под железнодорожной насыпью, минутой раньше мы увидели Вайзера и Эльку, увидели, как они сидят над водой, сидят и ничего не делают, просто болтают ногами в воде, и бежать мы будем к ним столько раз, сколько я об этом подумаю, всегда так же шумно и всегда так же весело, словно мы нашли Янтарную комнату или сокровища последнего царя инков.

Так как же все закончилось? Нет, не как закончился тот день или вся история, так как у этой истории нет никакого конца, я спрашиваю, как закончилось следствие, без трех минут двенадцать, когда уже допросили Петра и когда М-ский вызвал нас всех троих в кабинет? Мы стояли перед столом директора, позади нас сторож, в сизом от дыма воздухе висел запах пота, за окнами барабанил сентябрьский дождь, а мы один за другим желтой авторучкой сержанта подписывали показания и черновик протокола, подписывали два раза под копирку, то есть каждый из нас оставил там четыре своих автографа в подтверждение установленной версии случившегося. Мы видели последний взрыв в ложбине за стрельбищем. Вайзера и Эльку разорвало в клочья, к сожалению, кроме обрывка ее красного платья, который мы со страху сожгли в тот же день вечером на карьере, не осталось ничего. Мы не знаем ничего ни о каком складе взрывчатки, кроме того, который найден в подвалах заброшенного кирпичного завода. Да, у Вайзера был какой-то старый ржавый немецкий автомат, и он даже позволил нам один раз его потрогать, но это все, что мы знаем. Так обстоит дело. Первым свою кривую подпись поставил Шимек, так как он всегда писал левой рукой и всегда немного криво. За ним Петр – большими, как монеты-двушки, буквами. Последним расписался я. Ровно в ту секунду, когда я выводил последнюю букву моей фамилии, часы пробили двенадцать. «Ну, – сказал М-ский, – теперь можете идти домой, сержант вас проводит». Директор встал и застегнул пиджак, а сторож ссыпал в корзину окурки из пепельницы. Да, в этот момент М-ский неизбежно прочитал бы какую-нибудь мораль, произнес какую-нибудь красивую сентенцию, как на торжественном собрании, что-нибудь вроде: кто правды не боится, тот ничего не боится, – несомненно сказал бы что-нибудь в этом роде, но послышался громкий стук во входную дверь школы, и кто-то, перекрикивая дождь, заорал благим матом: «Откройте, откройте немедленно, сейчас же откройте!» – и снова стал дергать ручку и барабанить кулаком в дверь.