Вахтанговец. Николай Гриценко

где- то в глубоком подтексте его блестящей игры таился до конца непрео

доленный страх, скрывалось чувство ненадежности, а может быть и неу

веренности в том, что он делал. В этом смысле Гриценко был законченным

толстовским персонажем. Ему нужны были моральные оправдания игры.

Хотя об этом мало кто догадывался, как можно судить по воспоминаниям

друзей и коллег, на эту тему не распространялся.

В нем видели актера-ребенка.

Да он и любил играть ребячливых персонажей. Как уже сказано его по

стоянная маска - Тарталья в «Принцессе Турандот», сама мягкость, само

простодушие, сама наивность. И в других ролях тоже Тарталья, даже если

это недоумки, придурки, даже если это агрессивная дурь. Даже если это

совсем другая личность в том же ряду, одна из самых возвышенных лич

ностей в русской, да и в мировой литературе - князь Мышкин, ославлен

ный «Идиот», полный доброты и христианского чувства.

Выдающимся художественным достижением это не стало: после спек

такля БДТ и Смоктуновского-Мышкина, спектакль вахтанговцев и роль

Гриценко не показались открытием, новым - и долгожданным - словом

в истории нашего театра. Тем более что Гриценко, особенно на первых по

рах слишком педалировал тему болезни - так было легче, здесь было что

185

ВАХТАНГОВЕЦ

Николай Гриценко

186

ВАХТАНГОВЕЦ

Николай Гриценко

187

ВАХТАНГОВЕЦ

Николай Гриценко

играть, было на что опираться. Но все равно в актерской жизни Гриценко

роль Мышкина не случайность, а тем более - не эпизод, актер играл ее му

чительно и долго, он открывал в ней себя, а в себе - и мышкинскую до

броту, и мышкинское злополучие, и мышкинское благородство. И самое

главное - мышкинский не озлобленный ум. А потом сыграл уже не в теа

тре, а в телевизионном сериале ум озлобленный, лишенный каких бы то

ни было иллюзий.

Понятно, что речь идет о небольшом эпизоде, в одной из последних

серий «Семнадцати мгновений весны», где Гриценко сыграл прусского

генерала аристократа. Сыграл, как обычно, с полной захватывающей до

стоверностью, как будто сам происходил из прусской офицерской среды,

сыграл принадлежность к старинной касте. И рядом с ним и Штирлиц-

Тихонов казался простолюдином, и появившийся в следующих эпизодах

Шеленберг-Табаков, а тем более Мюллер-Броневой, да и другие предста

вители интеллектуальной элиты Третьего Рейха. Все тут дьявольски умны,

но думают только о том, как уцелеть, спастись, уйти от возмездия, обма

нуть судьбу, все на что-то рассчитывают, прикидывают какие-то призрач

ные шансы. И лишь один генерал едет на встречу судьбе, повинуясь сол

датскому долгу, и ни на что не надеясь. В глазах боль, в словах презрение

к шайке игроков, которым вынужден был служить и которым глупый на

род поверил. И общее впечатление - совсем не дьявольского, но и не обы

вательского, а человеческого ума в момент высшей трезвости, высшей

честности, и перед неминуемым Ответом.

Таким было последнее экранное появление простодушного Тартальи,

тоже не до конца выполнившего свой актерский долг - веселить, радовать,

смешить, а в нужный момент не побояться высказать горькую правду.

Виталий Гаевский

188

«Острота»

В глубине артистического дарования Николая Олимпиевича Гриценко

лежали острота и точность. Именно этими критериями измерял артист

сыгранные характеры, потому что в театральном искусстве для Гриценко

самым главным представлялось создание емкого и социально заострен

ного характера, несущего в себе глубокую обогащенную мысль.

Каждый актер-исполнитель по-своему решает проблему освоения сце

нического образа. Если одни проникают в мир своего нового персонажа

с помощью внешней детали или внешней характеристики в целом, адру-

гие стараются осмыслить предлагаемый образ, отталкиваясь от его вну

треннего, эмоционального состояния, то для Гриценко решение новой

роли происходило через точность и остроту. Там, где драматург предла

гал актеру материал, чье освоение не лежит на поверхности, а спрятано

в глубине текса, то есть где присутствует так называемый «второй план»,

Гриценко наслаждался - он радовался любой возможности проявить свой,

бесценный для актера-творца, актера-создателя, дар фантазирования

и воображения. Гриценко любил «ворошить» копилку своих наблюдений,

допытываться, искать. Предрасположенность артиста к фантазированию,

к изобретательству помогала ему и в том случае, когда автор пьесы огра

ничивается лишь намеками на значительность данного персонажа или же

просто отводит этому герою второстепенное и третьестепенное место.

Тогда, разумеется, не может быть и речи о «втором плане», психологиче

ской нагрузке. Но естественное безразличие автора к малозначительному

герою - лицу, вероятно, проходному, не причастному к главным событиям

пьесы - не могло удовлетворить Гриценко, его желание поиска, и в этом

случае актер полагался лишь на себя. Хорошо, когда в тексте роли есть

необходимая таким вдумчивым артистам как Гриценко, зацепка, намек

на необычность, небанальность героя. Если есть такая зацепка, «гвоздик»,

за который можно ухватиться, то актер смело «дописывает» недостаю

щий авторский текст, строит образ и со вторым планом и с психологиче