Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Судьба его уникальна и еще ждет своего биографа.

Уроженец Киева, сын очень состоятельных родителей, получивший в детстве блестящее образование, Алексей Александрович Москович покинул Россию в возрасте тринадцати лет. Отец его, бывший эсер, внял совету одного, в ту пору весьма влиятельного, друга и своевременно унес ноги, обосновавшись во Франции. Но в начале тридцатых не столько любовь к родным осинам, сколько неутерянная вера в идеалы мировой революции, повелела ему вернуться — вместе со всей семьей. Осмотревшись, смышленый и уже вполне взрослый Алеша воспользовался счастливой возможностью (видимо, самой последней: после 1934 года все двери захлопнулись) дать задний ход. Остальные члены семьи примеру его не последовали. Отец ушел из жизни в тридцать пятом, мать осталась навеки в Бабьем Яру, брат погиб на фронте.

В начале войны Алеша, уже офицер французской армии, оказался в Нормандии и оттуда сбежал в Англию, к де Голлю, погрузившись на польский военный корабль. Из Лондона переправился в Африку, где воевал два с лишним года, участвовал в знаменитой битве с Роммелем возле ливийского города Бир-Хакейм, в честь которой названа станция парижского метро. Стал парашютистом-десантником, руководил военной разведкой в Эльзасе, дослужился до чина полковника и был удостоен множества орденов, в том числе и ордена Почетного Легиона.

Человек неуемной энергии, он мог сочетать несочетаемое. Быть одним из крупнейших предпринимателей, ворочать миллионными капиталами и одновременно возглавлять службу личной охраны де Голля. Москович стал очень приближенным к нему человеком. Одним из тех, кто привел генерала к власти в пятьдесят восьмом голу. И кто подготовил его московский визит в шестьдесят шестом. До этого Алеша успел побывать сначала «просто» муниципальным советником, а потом и вице-мэром Парижа. В этом качестве он выделил огромную территорию на бульваре Ланн, в самом шикарном районе — вблизи Булонского леса, — для строительства нового здания советского посольства. Возведенный там огромный каменный прямоугольник, который парижане прозвали «бункером», и сегодня занимает посольство России.

К тому времени, когда мы с Алешей свели знакомство, он уже давно жил на два дома — парижский и московский, причем дом для души находился, конечно, в Москве. Это была довольно скромная квартира в дипломатическом комплексе на Серпуховке, где у Московича перебывал едва ли не весь столичный истеблишмент. Особенно люди из мира кино и театра. Алеша жить не мог без кулис, без духа театральных премьер, без актерской богемности, которая отвечала его настроениям и вкусам. С кино он был связан не только чувствами, но еще и работой: долгие годы фактически представлял во Франции нашу кинематографию, продавая (не только французам!) советские фильмы.

Если бы не он, мир вообще не увидел бы лучшее из того, что сделали советские мастера кино в шестидесятые и семидесятые годы. Ему удалось даже вырвать из заточения «Андрея Рублева». Алеша запродал его за такие деньги, что московские блюстители идеологических канонов, наложившие вето на показ «Рублева» где бы то ни было, не смогли устоять. Звон твердой валюты заглушил все остальные звуки. Москва сдалась. В зарубежный прокат уходили фильмы, грубо охаянные в своей стране: за них платили… То, что раньше с трудом продавалось за десятки тысяч долларов, Москович продавал за миллионы. Основу его огромного капитала как раз и составили комиссионные от этих продаж. Возглавлявший Госкино Алексей Романов торжествовал как финансист и жестоко страдал как идеолог. Мучился, морщился, но все же терпел: деньги не пахнут. На смену Романову пришел непреклонный Филипп Ермаш, из бывших пламенных комсомольцев, — и деньги сразу запахли…

В благодарность за все, что Москович сделал для славы нашего кино во всем мире, Ермаш от сотрудничества с ним отказался: зачем нам пропагандировать Тарковского и Параджанова, Иоселиани и Шукшина, очернителей, клеветников? Тех, кто чужд соцреализму… Обойдемся без долларов, зато сохраним идейную чистоту! «Вы сделали максимум возможного и невозможного, — скажет потом Москович, — чтобы социализм рифмовался с идиотизмом. Вот в этом вы действительно преуспели».

С Московичем мы сошлись сразу. Пока Юлиан и его команда еще что-то внушали артековским пионерам, Алеша утащил меня на пустынный пирс. Обняв, неспешно шел вдоль моря, под плеск волн декламируя, как он сказал, свои любимые стихи. Несколько русских. Два — по-французски. Оригинальные? В переводе? Я не спрашивал, но, чтобы в грязь лицом не ударить, пробовал догадаться, кто же мог это быть — совершенно мне не знакомый поэт? Ясно, что эмигрантсткий. Скорее всего, не очень известный. И не слишком большого полета: особой оригинальностью стихи все же не отличались. Но однако — вполне профессиональный. Так кто же?..