Валашский дракон

– Я полагаю, этот человек не сможет составить своё мнение, потому что будет находиться во власти предубеждений, – ответил Джулиано. – О Вашей Светлости ведь уже сейчас много чего рассказывают. А если у человека такая слава, как у Вашей Светлости, то само изображение мало значит.

– По-твоему, никто не заметит противоречие между худобой лица и богатством одеяния? – спросил узник. – Все решат, что худоба – следствие болезни, которая в свою очередь является следствием многочисленных пороков и пагубных пристрастий.

– Наверное, так и решат, – кивнул юный флорентиец.

– А если добавить мне румянца на щеках, убрать тени под глазами и прочее? Если придать мне вид человека, довольного жизнью?

– Думаю, что бы мы ни изобразили, это будет истолковано не в пользу Вашей Светлости, – произнёс Джулиано.

– Вот ты и ответил на свой вопрос, – усмехнулся узник. – Ни к чему что-то менять, ведь предубеждений не победить живописью. И пусть я недоволен, но это недовольство относится не к портрету.

– А что же мне сказать учителю?

– Скажи, что картина мне нравится.

Джулиано перевёл, а старик поклонился, польщённый.

Флорентийцы начали, не торопясь, собираться. Дракула выразил надежду, что и Матьяшу картина понравится, и вот когда всё было уже почти собрано, а портрет тщательно обернут куском льна, юному флорентийцу пришла в голову одна занятная мысль.

– А знаете, Ваша Светлость, – сказал он, – мне кажется, что люди, глядя на этот портрет, будут вспоминать не только рассказы о небывалых зверствах, но и ещё кое-что…

– И что же? – с подозрением спросил Дракула.

– О! Есть одна история, которая выставляет Вашу Светлость в достаточно выгодном свете и которая всем очень нравится, – пояснил юноша, всем видом показывая, что не собирается напоследок расстраивать собеседника. – Это история о женщине, влюблённой в Вашу Светлость. Вот почему я думаю, что, глядя на портрет, многие будут спрашивать себя, можно ли любить человека, изображённого на нём.

– Очередная занятная выдумка? – заулыбался Дракула и даже забыл, что сам запретил флорентийцу вести разговоры о «недоступных лакомствах». – А что у меня за роль в той истории с женщиной? Был ли я влюблён?

– Не знаю, – Джулиано тоже заулыбался. – Говорят только, что женщина была влюблена. А тут как раз Ваша Светлость начали воевать с турками, а затем ушли со своей армией в Трансильванию. И эта женщина сопровождала Вашу Светлость.

Дракула переменился в лице:

– И что же стало с той женщиной? – спросил он, но Джулиано сразу не заметил произошедшей перемены, потому что, укладывая рисовальные принадлежности в деревянный ящик, отвернулся от собеседника.

– О! Она бросилась в реку с высокой крепостной башни, – весело ответил юноша, думая, что история о женщине всё ещё кажется узнику забавной.

– Бросилась в реку? Но почему? – спросил Дракула.

Теперь и голос узника изменился, поэтому Джулиано обернулся. Его Светлость выглядел странно – так, как если бы обращался к кому-то, кого в башне не было. Что-то подсказывало флорентийцу, что Дракула сейчас видит перед собой некую тень, женскую тень, и обращается к ней: «Почему ты это сделала?»

– Говорят, – пробормотал Джулиано, – что та женщина не могла вынести расставания с Вашей Светлостью, а ведь Ваша Светлость уехали и не вернулись, потому что оказались арестованы.

– Нет, она не могла вот так умереть, – решительно произнёс Дракула.

– Ваша Светлость как-то странно говорит, – заметил ученик придворного живописца. – Неужели та история почти правдива?

– Нет… Я надеюсь, что нет…

* * *

Разговор с Матьяшем в Араде уже не мог ничего изменить – Влад понимал это ещё до отъезда к королю и потому, сам отправляясь в Арад, велел своей армии идти в сторону Молдавии и как можно скорее соединиться с войском Штефана, уже выступившего из Сучавы. Покинуть Фэгэраш вместе с армией следовало и семьям бояр, и семье Влада.

Узнику Соломоновой башни очень хорошо помнилась та ночь накануне всеобщего отъезда. Утром Владу, Войко и избранной полусотне воинов предстояло держать путь на запад, а остальным – на восток.

Луминица, казалось, совсем не грустила от предстоящей разлуки. Или грустила, но не подавала виду? С тех пор как началась война, любимая очень переменилась – вела себя спокойно, перестала спорить, не высказывала ни единого упрёка. А ведь могла бы пожаловаться – дескать, невнимателен, столько времени уделяешь войску, а про свою Луминицу и про сына совсем забыл. Нет, Влад ни разу не слышал, чтобы она сказала так даже в шутку. Вот и сейчас, в преддверии разлуки, выглядела довольной и счастливой.

Влад, сидя на краю кровати и уже сняв сапоги, наблюдал, как Луминица готовилась ко сну – притворила окно, а затем взяла железный колпачок-гасильник и принялась тушить свет. Она по очереди накрывала колпачком каждый огонёк свечи, оставлявший после себя лишь витую струйку дыма, и напевала что-то очень необычное:

– Добро есть живете зело… земля иже…

Влад прислушался, а пение продолжалось:

– Люди мыслете наш он покой рцы слово твердо…

Выходило, что Луминица рассказывала нараспев славянскую азбуку – все буквы по порядку: