Валентайн

Подумать если – у певцов кантри-энд-вестерн, этих поставщиков печальных песен и баллад об убийствах, где хорошая женщина становится на кривую дорожку и получает по заслугам, – нет у них ничего о бабушке и, как выясняется, о Джинни.

Год был 1958-й, и родители Джинни умерли меньше года назад. Бум уже начал спадать, в город наезжало меньше чужих, меньше буровиков и подсобных рабочих, чтобы потратить здесь свои заработки и побузить, но Джинни была еще мала и держалась за бабушкину руку, без особых оснований, так, на всякий случай. Они шли в аптеку, срезав по лужайке перед муниципалитетом, – еженедельный поход за таблетками для дедушки и, может быть, лакричной тянучкой для Джинни. Было начало лета, ветер иногда затихал на минуту-другую, солнце еще мирно грело им лица, когда они остановились посмотреть на просвечивающие узкие листья пеканов. И чуть не споткнулись о женщину, спящую в траве, свернувшуюся, как старый щитомордник.

Джинни так это запомнила: она нюхнула воздух, пахло мочой и перегаром. Она посмотрела на босые ноги дамы. Ярко-красный лак облупился на пальцах ног, юбка задралась над костлявыми коленями. Острая ключица подымалась и опускалась, тонкий шрам на шее напомнил Джинни о карте штата, висевшей в первом классе. Почему-то захотелось разбудить её и сказать: Леди, у вас шрам на шее похож формой на реку Сабин. Он чудесный. Но бабушка стиснула её руку и потащила прочь, а губы у бабушки сжались в ниточку. Эту, сказала она, хорошо заездили, до мыла.

Джинни много дней раздумывала над смыслом этих слов. Иногда ей нравилось вообразить, что эта дама оседлана и хочет пить, её платье замялось под шерстяным потником, в зубах удила, пот течет между глаз, а на ней старый наездник, и скачут по полю нефтяных вышек. А иногда вспоминала, как женщина лежала, свернувшись под пеканом, и ногти на ногах были точно такого красного цвета, как у игрушечного фургончика, который она возила по двору. Бабушка оттащила её от спящей почти так же торопливо, как от дедушкиного сарая, когда бык стал залезать на корову.

Если бы бабушка не была так занята, не было бы у неё дел выше головы – с Джинни, с пылью, со стиркой мужних рубашек, перепачканных нефтью, Джинни, может, и спросила бы её, почему она так сказала. Но молчала об этом и вспоминала две костлявые коленки, извилистый шрам на горле женщины, спавшей в тени пекана. Для Джинни женщина была красивой. И такой осталась.

* * *

Через несколько миль после месторождения Слотер-Филд буровые вышки и качалки сменяются пустыней. За Пекосом дорога идет с подъемами и спусками. Горизонт зазубренный, земля коричневатая и неровная. Как пустынно здесь. Как красиво.

Джинни держит обе руки на руле, то и дело посматривает на указатель температуры. Она останавливается на заправке в Ван-Хорне, сидит в кабине, руки на руле, пока заправщик наполняет бак и моет окна. С повисшей в губах сигаретой проверяет давление в шинах и спрашивает, нужно ли ей что-то еще. Комбинезон на нем такого же серого цвета, как глаза Дебры Энн, а на грудном кармане нашивка «Галф-ойл». Нет, спасибо, говорит она и дает ему пять долларов.

Он показывает на заднее сиденье. Вы забыли вернуть книгу в библиотеку перед отъездом. Джинни оборачивается и видит «Искусство в Америке» среди конфетных оберток и рядом контрольную Дебры Энн по правописанию; с отметкой, «отмененный» и «злоупотребление» – с ошибками.

Среди скотных дворов перед Эль-Пасо она наглухо закрывает окно – глаза щиплет от аммиачного запаха, проникающего через вентиляцию. Она в десяти милях от границы с Нью-Мексико, так далеко от дома она никогда не бывала.

* * *

Красота! Красота не для таких людей, как мы, говорила бабушка, когда Джинни пыталась объяснить, почему ей нравится сидеть и рассматривать картинки. Ты бы лучше смотрела на то, что вокруг тебя, говорила старуха. Если хотела проводить жизнь, думая о таких вещах, надо было раньше подумать – или родиться где-нибудь в другом месте. Может быть, это и так, но цена больно велика, и, может быть, Джинни не согласна выбирать между миром и дочерью, потому что ясно: либо одно, либо другое.

Когда вентиляторный ремень все же лопается на выезде из Лас-Крусеса, Джинни съезжает на тряскую обочину шоссе. Она выходит из машины, смотрит, как поднимается над пустыней луна, похожая на разбитый сердолик, и такой в ней страх, такое горе и тоска, что она не запомнит человека, с хрустом щебня остановившего свой грузовик позади её машины. Не запомнит слов на борту грузовика: «Гарза и О’Брайен, Буксировка и Ремонт», и как он принес ящик с инструментами и здесь же заменил ремень, – а она стояла, прислонясь к багажнику, смотрела на звезды и плакала беззвучно. И не запомнит, что он сказал, когда попыталась дать ему несколько долларов. Девушка, я не возьму с вас денег. Pues[7], счастливо.

* * *