Валентин Распутин

Однажды составители ежегодника «День поэзии» попросили Валентина Григорьевича ответить на вопрос: что значат для него откровения великих русских лириков? Конечно, это исповеди высоких душ, но само волшебство слов, которыми переданы их чувства и мысли, — повторимо ли оно? Писатель признался: когда он в детстве слушал стихи, ему почему-то чудилась ласточка в небе. И далее: «…с тех пор много лет я пытаюсь рассмотреть незнакомую мне, высоко над головой парящую птицу, незвонко и внятно выводящую в счастливой истоме свою Песнь Песней. Но не мне дано разглядеть её: человеческие глаза для этого слишком слабы, а она не в состоянии опуститься ниже своего волшебного горизонта».

С таким благоговейным чувством Валентин Григорьевич относился прежде всего к Пушкину. В 1999 году предстояло двухсотлетие поэта. В ельцинской России, пропитанной грязными парами делячества и политиканства, творцы новых порядков не хотели да и не могли по самой своей природе достойно отметить великий юбилей русского гения. Ярким народным праздником, как исключение, стали торжества на Псковской земле, упокоившей Александра Сергеевича. На вечере в драматическом театре областного центра выступил и Распутин.

И какие сердечные, согревающие, лучистые слова нашёл писатель, чтобы признаться в любви к Пушкину:

«Он пронизал своим волшебством каждого из нас, одних больше, других меньше, в зависимости от душевной и сердечной проводимости, даже люди огрубевшие или совсем окаменевшие повторяют как раскаяние его стихи. Он всем что-нибудь да дал. Многие живут с его поэзией в сердце как с вечно прекрасными и неувядающими букетами цветов, многие, не найдя в мире чувств ничего более нежного, повторяют его признания в любви, многие его же словами затем утешаются. Едва ли это преувеличение: у нас не только говорить о любви, но и любить учились у Пушкина, от его нежных слов возжигали свои сердца, от волшебной проникновенности его строк в заповедные глуби напитывали дыхание».

Но одно дело — высказать от имени миллионов родственные, «домашние» чувства к поэту. А другое — вдохновенно и ёмко открыть учительскую роль гения в воспитании нашей души. И тут речь Распутина отмечена особой мудростью:

«Скольких привёл он к Отечеству, опалил его сладким дымом, указал на святость вековых камней, натомил милыми пределами!.. Совершенство может всё. Сосуд мог иметь и случайные черты. Но напиток в нём, отбродив, производил божественное, то есть превосходящее земное, действие, способное на чудеса. Читатель испытывает радость, преображение, возвышение, а автор продолжает парить, царить в своём вдохновенном совершенстве. Нравственное превосходство его музы заключается в самом движении и звучании превосходства, в тончайшем и легчайшем узоре чувств, чего-то даже более тонкого, чем чувства, в прекрасной несказанности говоримого, в „звуках сладких и молитвах“. И какое же у чуткого читателя томительное блаженство возникает после них, какое же торжество души!

Читатель по неопытности может и с душой своей сообщаться тайно — Пушкин сумел сделать эти свидания открытыми и радостными, распахнуть в темнице окна, превратить её в светлицу».

Наконец, такие гении, как Пушкин, всегда провидят будущие пути отечества. Они дают потомкам верные указатели на дорогу прямую, выверенную вековыми чаяниями, традициями и самим характером народа. Они предупреждают о вешках сторонних, уводящих во тьму и непролазь. Об этом не мог не сказать писатель в наше время сбитых ориентиров:

«Пушкин был государственный человек; вслед за Пушкиным все крупные таланты всегда держались того же положения. Верноотеческого, без лукавства и корысти. В пору Пушкина уже принято было в пресытившемся свете, блиставшем талантом злоречия, не любить своё, насмешничать, издеваться… вероятно, тогда это делалось элегантней, чем в наше время, но яд есть яд, и, когда отдаются ему с жаром сердец и талантов, действует он и затягивающе, и разрушительно…

Трудно не согласиться с теми, кто полагает, что, продлись пушкинская земная жизнь, не покривела бы наша литература на тот глаз, который обращён к родному. Пушкин бы своим обширным умом и огромным авторитетом предупредил, отвёл… „Власть и свободу сочетать должно во взаимную пользу“ — это его слова из „Путешествия из Москвы в Петербург“…

Как далеко глядел он, сколь многое провидел! И на сегодняшний день, торжественный и тревожный, он оставил нам завещание, относящееся и к себе („Нет, весь я не умру…“), и к событиям, нависшим сегодня над всем миром бешеным и мстительным Злом… Пушкин ещё в 1836 году так отозвался о порядке, составленном отборным мировым сбродом в Северной Америке, о порядке, который бомбит сегодня сербов: „С изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме, в её жестоких предрассудках, в её нестерпимом тиранстве. Всё благородное, бескорыстное, всё возвышающее душу человеческую подавлено неумолимым эгоизмом и страстию к довольству“».

Спасение — быть русским