Валерий Гаврилин

По словам автора «Перезвонов», «художник начинается с ощущения личной обязанности по отношению к своему народу» [19, 200]. Поэтому и в 1990-е, когда из-за тяжёлой болезни он практически не мог выходить из дома, мучился сильными болями и бессонницей, всё равно, «через не могу» продолжал работать и по мере сил посещал концерты, на которых исполнялись его сочинения.

На этих концертах композитора не просто учтиво приветствовали — люди выражали ему свою самую искреннюю, самую преданную любовь и благодарность. Во времена, когда из всех окон лились низкопробные эстрадные песенки, а академические жанры всё сильнее углублялись в затейливое мудрствование, гаврилинская интонация стала тем живительным источником, к которому хотелось припасть и очиститься, обрести успокоение.

Чувствовал ли сам автор целительную, светоносную силу своей музыки? Вероятно, да. «Есть два способа работать: один существует для того, чтобы самовыявляться, это чистое проявление эго; другой — это когда появляется ощущение, что это сделал не ты или ты из воздуха это схватил, как будто тебе кто-то помог, тебе это прислали. <…> Мою музыку пишу не я. <…> А дабы не возомнить о себе, надо отчётливо представлять, чем ты занят. Созданием красоты? А откуда она? Она бродит по миру в рассеянном состоянии. И из этого рассеянного состояния, из этой золотой россыпи художник только делает слитки…» [19, 148, 324, 336].

Он никогда не превозносил себя и свое творчество. Справедливо считал, что пока деятели искусства сидят и «часами специально чувствуют», остальные трудящиеся обеспечивают их всем необходимым. Поэтому нужно платить людям за их работу своими сочинениями и стараться, чтобы сочинения эти не пылились на полках, а на самом деле были востребованы. Он не просил (в отличие от многих наших сегодняшних артистов) особого к себе отношения, не стремился возвыситься и не помышлял об исключительных привилегиях[2]

. Во все времена семья Гаврилина жила очень скромно. Не случайно на вопрос о том, в каком литературном сочинении наиболее точно передана психология музыканта, он ответил так: «Это очерки Бориса Викторовича Шергина о народной певице Марии Кривополеновой. Он прекрасно показал, как надо воспитывать музыканта. Если хочешь чего-то добиться, надо приготовиться к бедности, ограничить себя во всём. Постараться быть святым в своём деле. Иначе не спасётся никакое искусство!» [19, 346–347].

Рассуждения эти были отнюдь не пустыми: они подтверждались всей жизнью Валерия Александровича. Из интервью 1997 года: «Возможно, кто-то и считает меня сумасшедшим, но я отказался от Президентской стипендии. Какое право я имею получать эти деньги, когда люди по полгода не получают зарплату? Я не хочу особенных композиторских привилегий. Я могу ещё работать и могу с этого жить! И вот ещё что. Я получил премию от нашего бывшего мэра и хочу при первой же возможности вернуть назад эти деньги. Как я могу брать подачку из рук человека, чья нравственность, как оказывается, вызывает большие сомнения у общественности нашего города?» [19, 382–383].

Он никогда никого не беспокоил, и порой это доходило до курьезов: хотел, например, сходить в Большой театр, но попасть туда было сложно, а попросить знакомых музыкантов достать билеты он не решался. В итоге так ни разу в Большом и не был (и это при том, что там с успехом шла его «Анюта»).

Жили они с Наталией Евгеньевной в последнее десятилетие довольно замкнуто, — по определённому, строго выверенному распорядку. Здоровье Валерия Александровича порой не оставляло не единой возможности передвигаться, общаться с друзьями, коллегами… Приходилось постоянно преодолевать целый ряд сложностей.

О том времени и в целом о своём великом дедушке рассказала мне Анастасия Гаврилина, внучка Валерия Александровича и Наталии Евгеньевны (она родилась, когда Гаврилину было 44 года):

«Дедушка был гений, а обычным людям понимать гениев не всегда просто. Я прекрасно его помню — наши беседы, прогулки, поездки за город. Голос у него был очень низкий, грудной. Сложно было представить, что у такого невысокого человека может быть такой бас. Говорил он всегда медленно, тщательно подбирал каждое слово. Но всё, что рассказывал, было увлекательно и образно. Он очень много знал — об искусстве, политике, религии, истории, природе, науке. Всем интересовался, читал книги, выписывал научные журналы. К тому же обладал феноменальным чувством юмора! Любил каламбуры, словообразования, писал друзьям и родным на праздники поздравления в стихах.

В последние годы он тяжело болел. Мне кажется, у него были все болезни, которые только могут обрушиться на человека. Пил много лекарств. Лекарства хранились в спичечных коробках, которые дедушка обклеивал переплетной бумагой и внутри разделял на отсеки. Каждое утро отсеки заполнялись заново. Меня тогда это немножко смешило — бесконечные разноцветные таблетки, которые нужно принимать строго по графику. Но сейчас я понимаю, насколько всё было серьёзно. Два инфаркта, язва желудка, проблемы с позвоночником, бессонные ночи…