Валькирия рейха

– Нашел? – поинтересовалась Марья Михайловна, снова подходя к ним.

– Нашел. Схватил, как сумасшедший, – хмыкнула Клава.

– Так ведь жена же. Какая она из себя? Ты видела?

– Нет еще, не успела…

Тут немец начал вырывать из газеты статью с фотографией.

– Стой, стой, – остановила его Марья Михайловна. – Чего рвать-то? Сейчас вырежем ножницами, аккуратно. И будет с тобой твоя Елена.

Она взяла ножницы, знаком предлагая немцу вырезать статью из газеты. Он радостно закивал головой. Марья Михайловна взяла из его рук газету, но прежде чем вырезать статью, внимательно посмотрела на фотографию, не удержавшись от любопытства, Клава тоже взглянула из-за его плеча.

– Смотри, блондинка, – прищелкнула языком Марья Михайловна, – причесочка, вся иностранка из себя.

– Так она и есть иностранка, Марья Михайловна, немка, – укоризненно заметила Клава, – в мундирчике, при погонах и орденах, поди ты, Краля.

– Красивая, молодая.

– А я ее прям ненавижу, – неожиданно заявила Клава.

– А ты-то что? – удивилась Марья Михайловна.

– Да вот, что она такая? Что она вообще объявилась? Сидела бы, где сидит. Били, били их, не добили, все время путаются, где их не просят.

– Клава, ты чего? Поди заплачешь сейчас? – Марья Михайловна быстро вырезала статью и фотографию из газеты, передала их немцу, с волнением и нетерпением наблюдавшему за ними, и обняла Клаву за плечи, заглядывая ей в лицо:

– Ну? Что стряслось?

– Вот зачем ему жена, скажите? – всхлипнула Клава, – зачем обязательно жена. Да еще такая: хоть под стеклом ее выставляй, чтоб все любовались, одна прическа чего стоит, да это еще в газете, а в жизни, в жизни…

– Клава! – ахнула старшая, – да тебе никак немец приглянулся? Вот гляди, Васька приедет, узнает, устроит и тебе, и немцу хорошую жизнь.

– Да ну его… Не хочу я Ваську. Грубиян неотесанный, ему бы только по углам щипаться. Все, мол, любовь навеки, а сам Маруську с соседнего отделения давеча лапал, я видела. А этот… Сразу видно, другой. Все энт… в общем, извините… да битте, пожалуйста, значит. А красивый-то какой! Жалко его до слез.

– А что же ты все шпыняешь его? Слова доброго от тебя не услышишь.

– Так это ж я… Ну, сами понимаете…

– Ладно. Как немца-то зовут, ты хоть знаешь?

– Нет, – растерялась Клава.

– Вот то-то, влюбленная дура. Так спроси. И там девчонкам ни гу-гу. Поняла?

– Да, Марья Михайловна, ой, простите меня, дура я дура…

– Вот оно и видно.

Немец лежал на спине, прижав фотографию из газеты к груди и закрыв глаза, улыбался. Клава тихо подошла к нему. Почувствовав ее приближение, он открыл глаза, благодарно улыбнулся и бережно сунул фотографию под подушку.

– Красивая фрау, – грустно сказала Клава и жестом показала как бы разрез глаз на лице. – Глаза красивые…

– Danke – немец шевельнул пальцами, будто хотел сжать ее руку. Потом вздохнул и опустил веки.

Часть 3. Долгая дорога с войны

И снова эшелоны потянулись на восток. Только возвращались они теперь не гордой армией покорителей на «тиграх» и «мессершмиттах», а в грязных вонючих вагонах, под бдительной охраной НКВД, оборванцы, заросшие щетиной, без знаков различия – пленные солдаты и офицеры разбитого германского вермахта. Многие – больные, с незажившими, гноящимися ранами. В вагоне, где находился Эрих, собрали офицеров разных родов войск. Несколько валиков соломы, которые чудом оказались в вагоне, отдали тяжелораненым, остальные же сидели прямо на влажном, заплеванном полу. Сквозь небольшую щель между стеной вагона и потолком, через который проникал в полутьму куцый лучик света, Эрих увидел мелькающее небо. То голубое, чистое, то серое, дождливое, то затянутое светлыми невесомыми облаками. Доведется ли ему еще когда-нибудь подняться на самолете к этой манящей синеве?.. Небо, которое он любил больше всего на свете до тех пор, пока не встретил Хелене. С Хелене не могло потягаться даже небо.