Валькирия рейха

Так же как и инженеры, летчики в общежитие жили по несколько человек в комнате. Те, кто имел более высокие звания, занимали отдельные комнаты. Сначала Вера смущалась, все офицеры казались ей на одно лицо. Несмотря на внушительный опыт, она с трудом разбирала их быструю речь, часто отвечала невпопад, когда к ней обращались. Офицеры ходили на занятия в какую-то школу, вход в которую прислуге был строго воспрещен, часто пропадали в близлежащем лесочке, за которым, догадалась Вера, располагался аэродром. Из окна она часто могла наблюдать, как за лесом садятся и поднимаются в воздух боевые машины. Вернувшись в общежитие, летчики валились в одежде на постели, небрежно расстегнув кители, курили. Вера молча ходила между кроватями, подбирала окурки и не могла дождаться, когда же они уйдут в столовую или уедут развлекаться в Минск. В прежней инженерной части на Веру не обращали внимания – люди там были степенные, обстоятельные, даже вежливые. В основном семейные. Летчики же, все как на подбор, оказались молодые, даже, – особенно, что касалось нижних офицерских чинов, – очень молодые. Некоторые – ровесники Веры, но большинство и, в первую очередь боевой летный состав, имели награды и нашивки за ранения. В отличие от инженеров, вели они себя как настоящие господа: почти каждый имел в услужении солдата-денщика. Но каково же было удивление Веры, когда она обнаружила, что командует офицерами женщина! Командиром полка, в общежитии которого работала Вера, была женщина, летчица в звании полковника Люфтваффе. В первый раз, когда Вера встретилась с ней, она обомлела. Полковница была молодая, не намного старше Веры, высокая, с пышной копной белокурых, красиво уложенных волос. Всегда ходила в тонких чулках, элегантных сапогах, а иногда даже в туфлях. Была строга, сдержанна, немногословна. Офицеры относились к ней с уважением, и даже, можно сказать с почтением, что определялось, вероятно, не только требованиями устава, но и личными заслугами. Весь облик полковницы свидетельствовал о достоинстве и изысканности. Когда ей представили Веру, она едва удостоила ее взглядом серьезных синих глаз. У полковницы была собственная прислуга – высокая длинноногая австриячка со смешным именем Зизи. Зизи в любое время года ходила в узком темном платье выше колена с белым кружевным воротником и манжетами, безупречно чистыми, несмотря ни на что, в белом накрахмаленном передничке и кружевной наколке, кокетливо прикрепленной к темным волнистым волосам, и туфлях на высоком каблуке. Держалась Зизи высокомерно и независимо, даже с офицерами, бодро командовала солдатами из хозяйственной части и денщиками, прислуживавшими летчикам. Она сама убирала комнату полковницы, ее кабинет, чистила и гладила ее мундир, следила за вещами. По утрам, а иногда и вечером она подавала госпоже на подносе чашку черного кофе с клубникой в сливках, присылаемой из Франции по приказу «рейхсмаршала», как она с важностью сообщила Вере. Немка пила кофе, курила сигарету, задумчиво раскачиваясь в кресле-качалке, покрытом пятнистым мехом леопарда, в память о битвах в африканских пустынях подаренном ей каким-то Хансом Марселем, который там воевал.

Конечно, молодая русская уборщица привлекла внимание летчиков. Офицеры часто подшучивали над Верой. Приняв серьезный вид, они, будто забыв, что она понимает по-немецки, начинали громко обсуждать достоинства ее фигуры, цвет кожи, глаза. Вера и без того чувствовала себя нескладехой по сравнению, например, с Зизи, не говоря уже о спортивной, подтянутой полковнице. Поэтому, густо покраснев, она всякий раз бросала тряпку и выбегала из комнаты. Офицеры дружно смеялись ей вслед. Среди офицеров особенно выделялся молодой, очень интересный капитан. Вера слышала, что он слыл одним из героев немецкой авиации. Она как-то видела, как он причесывался перед зеркалом, собираясь на банкет в Минск. Он был и впрямь красив и элегантен в подогнанной по фигуре парадной форме и увешан орденами, как картина. Говорили, что он командовал знаменитой эскадрильей. Он жил в одной комнате с заместителем полковницы, синеглазым, неторопливым брюнетом. Тот никогда не подтрунивал над Верой, но она замечала, нередко наблюдал за ней с любопытством, будто она была какой-то диковиной. Порой на правах старшего, по званию и положению, он останавливал «не в меру расшутившуюся молодежь», видя слезы в глазах Веры, когда те перегибали палку и переходили на непристойности, а уж тем более, давали волю рукам.