Валькирия. Тот, кого я всегда жду

Здесь считалось, что добрые травы слушаются только того, кто выдержал Посвящение. Они сохранялись в особенных коробах, в самом святилище-неметоне. Велета или мы с побратимом отважились бы войти в запретную храмину, лишь если бы кто умирал у нас на руках. Другое дело горница, где братья живут.

Отроки, скучавшие у ворот в долгополых шубах и с копьями, посмотрели на нас недоуменно. Счастливцы, ушедшие повеселиться, возвращались прежде зари. Мыслимо ли понять?

Трава борец — сердитое зелье. Даже мёд станет отравой, если пчёлы летали на запах его лиловых цветов. Без нужды — обойди стороной, а пришла нужда собирать — надень кожаные рукавицы. Палец сглупу лизнёшь, и не спасут. Но кто укротит злую траву, тому люди завидуют. Идут на поклон, несут смятого в Драке, упавшего с бортного древа. Борец-трава с самой смертью поборется, на резвы ножки поднимет… воинам её да не разуметь?

Велета зажгла глиняный светильничек, стала шарить по полке, тени шарахались. Я первый раз была в горнице братьев. Неуютное мужское жильё изумляло убранством, чужим словенскому оку. Тёплые волчьи постели лежали на самом полу, было пусто без лавок, без крепких скамей… Хаген тотчас показал, как они обходились: сел на ближайшее одеяло, поджал скрещённые ноги. Я бы так долго не просидела, а им, видимо, нравилось.

Над постелями висело оружие. Щиты, обтянутые вощёной кожей, и два меча, спрятанные в богатые ножны. Истинный воин сперва украшает свой меч, потом уж себя. Верный клинок — справедливый заступник в суде, помощник в бою и клятвам свидетель… как не отблагодарить за любовь?

У одного меча были на рукояти гнутые рожки. Я помнила их ещё с лета. Меч вождя звался женским именем: Спата. Он даже разнился от других мечей, как женщина от мужчин. Обычные клинки всего шире у рукояти, к концу же плавно сбегают, ни дать ни взять тело мужчины от плеч к сомкнутым пяткам. Спата, наоборот, была сужена посередине, а книзу опять расширялась, как женщина в бедрах… Блестела вдоль лезвия узкая золотая полоска. Смех вымолвить, Спата порою казалась мне тайной союзницей. Есть мечи-женщины, думалось мне, почему не быть воину-девке?

— Нашла, — сказала Велета.

Велета держала горшочек, от которого вкусно пахло съестным: для ушибов травку борец парят с кислыми щами. То-то братья его и запрятали подальше — от жадной собаки, от глупого обжоры-кота. Ярун стал неуверенно закатывать рукав, но Хаген велел снять рубаху — незачем ей пропитываться отравой. Мой побратим оголился до пояса, выставил локоть и покраснел так, что видать было даже при неверном масляном язычке. Не чёрная девка ради него тянулась к лютому яду, не я, с детства рядом привычная… самого воеводы сестра младшая, возлюбленная! Я подсела к Велете:

— Дай, что ли…

Уж тут ничего с собой не поделаешь, всегда метится — у самого выйдет, другому не совладать. Да и есть разница, кому отравиться, мне или ей. Велета даже не подняла глаз:

— Я умею.

Мне очень хотелось отнять у неё тряпицы и горшок, но пришлось смириться и отойти. Хуже нет под руку смотреть.

На бревенчатой стене подле Спаты висел лук. Я привстала на цыпочки… Лук — оружие отроков, а не вождей, но вожди всё умеют лучше других. Тетива была снята, и страшная потаённая сила гнула вперёд плечи лука, натягивая берестяную оплётку… Я осторожно погладила выложенные гладкой костью рога. Я любила свой лук и умело примеривалась к чужому, но такой мог смутить хоть кого, не только меня. Тетиву сыромятную вдвинуть на место — и то пуп затрещит, а уж стрелять… моя рука не сошлась бы на рукояти, не возмогла бы долго держать его, двухпудовый, перед собой на весу. Да. Я давно никого не боялась в наших лесах. Я крепко чаяла стать не худшей в этой дружине… но были мужи, которым я никогда не дотянусь и до плеча.

А на одном из деревянных гвоздей, покоивших лук, висели на скрученной серой нитке два пузыря. Когда-то их вынули из крупных лещей и ярко раскрасили, но весёлая краска от старости облупилась, показывая внутри сухие горошины. Гремушки, какими балуются дети. Я сама мастерила сестрёнкам точно такие, и мать их берегла. Чьи были эти? Велеты? И что они делали подле мечей, рядом с луком, способным пробить навылет наше забрало? Может, на них заговор положили, сильное волшебство?.. Лучше не трогать.

Потом Велета сошла вниз по всходу, неся руки на отлёте, и тут уж Ярун оттёр меня в сторонку, сам полил ей, принёс чистое полотенечко. Я думаю, он не сильно приврал, утверждая — легчает. Худшие болести проходили без лекаря, от одной доброты.

— Что там за пузыри висели на стенке? — загасив светец и растягиваясь на лавке, спросила я Велету. Она отозвалась полусонно:

— Деток Бренна… сынки его тешились. Вон оно как. Значит, были девчонки краше Голубы, умевшие приглянуться вождю. Я мысленно перебрала всех детских и не упомнила ни одного горбоносого. Мстивой на досуге охотно с ними возился, учил плести крепкие лески, резать кораблики. Ребятня не боялась его совершенно, липла, как к мёду, лезла под руки и на колени. Он никогда не гнал несмышлёных. Но и не выделял, кажется, ни одного.