Вальс до востребования

Кирюшка давно уже дрых и видел положенный ему десятый сон, родители и гости уж час как разошлись по комнатам и вроде бы улеглись в постели, по крайней мере свет выключили минут сорок назад. Вот за эти самые сорок злосчастных бесконечных минут Марианна успела удостовериться в полной потере своей хваленой разумности и, наверное, раз двадцать железно решила наотрез отказаться принимать участие в этой авантюре, хватая телефон, чтобы сообщить о своем отказе Стаховскому… но так и не позвонив. И теперь вот, как какой-то лихой тать в ночи, кралась по заснувшему дому, настороженно прислушиваясь к каждому шороху. Бонька, спавшая в прихожей на своем собачьем лежаке, уловив движение, подняла голову и тихо тявкнула.

– Тьфу на тебя, Бонька, – зашипела придушенно Марьяна, от неожиданности дернувшись всем телом. – Спи уже, сторож, блин, недоделанный, господи прости.

Псина тявкнула потише, видимо сообщая, что поняла посыл хозяйки, и затихла.

Повторив мысленно еще разок все, что она о себе думает, Марианна с предельной осторожностью отперла дверь черного хода, выскользнула на заднюю веранду и так же тихо заперла замок.

Пробежала на цыпочках через двор, как-то особенно пугающий своей таинственностью от ночной темноты, и, чувствуя себя совершеннейшей дурочкой, тихонько отперла калитку и прошмыгнула на улицу, где, поджидая ее, вот уж полчаса как «барражировал» на своей суперколяске у ворот их участка Ян Стаховский, сродни рыцарю на стальном коне, наметившему умыкнуть в ночи свою даму сердца.

Заперев калитку, Марианна рухнула к нему на колени, уткнулась лицом в воротник его куртки и зашлась приступом хохота, сбрасывая напряжение, в котором находилась во время своего побега, смеясь над всей той партизанщиной, что они тут развели, над комичностью самой их тайной встречи и над ними, двумя взрослыми, серьезными людьми, устроившими какой-то водевиль. А Ян, крепко прижимая к себе желанную женщину одной рукой, а второй управляя коляской, поспешил убраться от калитки подальше, чтобы их не засекли и не рассекретили побег.

– Что мы творим? – смеялась Марьяна, оторвавшись от воротника его куртки и пытаясь рассмотреть в темноте выражение его лица. – Это умопомрачение какое-то! Я никогда в жизни не кралась тайком ночью по темному дому и не сбегала на тайные свидания.

– Ну, всегда что-то бывает в первый раз, – легко смеялся в ответ Стаховский, – а начинать когда-то надо. Но согласись, это очень волнительно и так будоражит, придавая определенной остроты нашим встречам.

– Да куда нам еще остроты, – дивилась весело Марьяна, – и так все обжигающе остро, вон даже до потери разума.

– Так романтичней. К тому же, как говорил Жванецкий, «Наша свобода – это то, что мы делаем, когда никто не видит», – продолжал посмеиваться вместе с ней Ян, ощущавший себя бесшабашным и лихим, и спросил: – Ты чувствуешь себя свободной?

– Я чувствую себя глупой девчонкой в тяжелом пубертатном периоде, влюбленной в хулигана, из-за которого она вытворяет черт-те что, – смеялась, теперь уж звонко, без боязни, Марьяна.

– Вот и отлично, – подбодрил ее Ян, – ты ведь никогда не была беззаботной девчонкой, способной на безумные поступки. С малолетства правильная, дисциплинированная и очень ответственная девочка. Так позволь себе быть свободной на всю катушку, сейчас ведь нас точно никто не видит. Позволь себе побыть подростком, способным на бунтарство и отчаянные поступки, – подзадоривал он, прибавляя скорость, торопясь увезти домой свою «девчонку-беглянку»…

И снова, уже привычно полыхнув, их мгновенно охватила страсть, стоило только коснуться губами друг друга и пропасть в первом поцелуе, не успев толком снять с себя верхнюю одежду в прихожей, и уже куда-то неслись, сливаясь в одно целое, их чувства, эмоции, души и тела…

А потом, остывая от страсти и потрясающего оргазма, они перебрались к камину, и Ян разжег заранее сложенные в топке шатром дрова, привез из кухни вино и легкую закуску, как и в прошлые их такие же посиделки, выключил освещение везде, оставив только торшер-арку, нависший круглым абажуром между двумя креслами, заключивший их в круг своего неяркого, теплого свечения, отгораживающий от спящего дома и от притихшего мира за его пределами.

И что-то незримое, подлинное окутало их двоих вместе с тем мягким желтым коконом света от торшера, наполняя разговор поразительной искренностью и почти невозможной откровенностью и глубиной.

– Страшно было в лавине? – приглушая голос, не тревожа тонкой атмосферы чуткости, спросила Марианна. – Как ты вообще под нее попал?

– Как в большинстве случаев попадают в подобного рода неприятности? – пожал плечами, невесело усмехнувшись, Ян. – По собственной дурости и стечению неблагоприятных обстоятельств.

Вообще-то, если уж рассказывать про тот роковой случай, то надо бы начать не с того злополучного дня, а намного раньше, года за полтора до этого.

С дня рождения Яна.