Вам и не снилось (сборник)

Потом она взяла такси и поехала на кладбище. Она приехала немного раньше, и ей пришлось бродить среди могил. Кладбище было молодое, может, поэтому на нем было похоронено много молодых. Вика села на какую-то лавочку и стала ждать. Она дождалась, когда привезли Алексея. До нее докатились слова приятеля, который пожелал ему землю пухом. Она услышала, как застучали по крышке комья земли. Потом могилу засыпали, положили вокруг венки и все пошли к машинам. Она дождалась, когда они отъехали, и пошла к холмику. Вокруг было грязно от сырой земли, натоптано. Она подошла совсем близко, к самым венкам и хотела встать на колени. Но случилось странное: она вдруг почувствовала, что не знает, как это делать? Куда же проще, согни ноги в коленях и делу конец… Но ноги не сгибались. Так она и простояла прямо, думая о том, что на босоножки налипла грязь и придется в таком виде ехать по городу. Это было ужасно – думать о грязи на босоножках в таком месте, так ужасно, что она зарыдала. Она плакала долго и громко, но легче ей не становилось, а делалось все хуже и хуже, как будто слезами растворились ворота внутри нее и горе входило в них, располагаясь по-хозяйски и надолго.

Потом ее взяли за плечи и повели. Это были люди из следующей процессии, они сделали свое дело и уже хотели уехать, но потом решили взять Вику. Они слышали, как она плакала, и сочувствовали ей от всей души, тем более что своего горя в той процессии никто не испытывал. Хоронили очень старого одинокого человека, все было естественно, закономерно в его уходе, а тут рядом такие слезы и такая еще молодая женщина.

Вику довезли до самого дома, но вопросов не задавали.

***

…Через три месяца могила Алексея Николаевича осела и уже не выделялась среди других.

…Анне предложили часы в заочной школе, а родительница достала ей ковер три на четыре. В новом индийском магазине она купила красивое ожерелье к тому черному платью.

…Ленка стала курить дома открыто, а вот к пепельнице привыкнуть не смогла. Окурки бросала там, где заканчивалась сигарета.

…Вику приняли в партию. Должность же начальника цеха отдали молоденькой, но горластой девице с опытом руководящей работы. Все сочувствовали Вике, а она никак не могла вспомнить, почему ей так хотелось этого места? В ее спокойствие не верили, и все ждали, когда она сцепится с новой начальницей.

…У Федорова родился сын, нос шляпочкой. Он назвал его Иваном (Жаком, Джоном, Вано, Луисом, Педро). Федоров громко восхищался медициной и силой укропной воды.

…Секретарь парткома резко перешел на сыроедение и попал в больницу.

…У инструктора райкома все было в порядке со здоровьем, но она этому не верила и открыла на имя мальчика еще один счет.

…Пошли дожди. Потом морозы. В город завезли мандарины и всюду ими торговали. Анна купила пять килограммов. Вика – два. Федоров – десять. Секретарю парткома мандарины были противопоказаны, а инструктор их ела прямо на своем рабочем месте, складывая шкурки в ящик.

– Мандариновый год, – говорили люди друг другу.– Просто мандариновый… Никогда такого не было…

…Алексей же Николаевич… Ах да, его уже не было! К этой мысли все уже привыкли. Тем более что мандарины… ну просто на каждом углу…

…Если бы мертвые знали…

Актриса и милиционер

7 НОЯБРЯ

«Рассказать бы кому…» — думала она.

В тот вечер в метро продавали запаянные в целлофан орхидеи. Белые с красноватым узором лепестки страстно, распахнуто стояли на узком черном стебле. Продавщица из новообращенных инженерок сразу стала их навязывать. Пришлось уйти, уйти противно-торопливо. Так уходишь от стыда. Дурного запаха. Хамства. Хотя какое хамство? Сплошная доброжелательность. Обнять бы инженерку-оборонщицу, что училась на отлично сбивать американские ракеты, и прошептать ей в ухо: «Извините, у меня на орхидеи нет денег…» Но дело это рисковое. Оборонщица могла бы закричать в ответ, что да, понимает, что было время, когда она сама каждый год ездила в санаторий ЦК им. Фабрициуса, а теперь вот — на! Торгует цветами. «Это, по-вашему, что?»

Поэтому она и уходит быстро-быстро…

В метро сквозило, и хотелось быстрей оказаться дома. Между прочим, Вадим был оборонщик. И оба-два ее мужа. Они ушли от нее навсегда. Сегодня девять дней Вадиму. Ей даже не с кем его помянуть. С томагочи. «Зверек» попищит, а она поплачет. «Ах, — думает она, — рассказать бы кому…»

Она ищет глазами лицо в толпе, которая станет потом «лицом томагочи». Но сегодня день цветов. Много их — чересчур! Больше всего гвоздик. Боже! Она совсем забыла. Сегодня же праздник. Зря из-за него тянут на гвоздики. Красивый, ни в чем не повинный цветок. Она чувствует сейчас любовь к гвоздикам. «За общность судьбы», — смеется. Надо бы купить гвоздичку и ее сделать «лицом томагочи», когда они будут поминать Вадима.

Но смешно сказать. У нее в кармане только проездной. Последние деньги она истратила на лосьон «Деним» для юного мальчика, милиционера, который спас ее от самой себя и вернул ей слезы.

Кому бы рассказать…

Она не была актрисой милостью Божьей.