Вам и не снилось (сборник)

А как? В девяносто первом жрать было совсем нечего. И мать канючила, что надо после школы идти в какой-нибудь техникум, мяса там или молока, чтоб быстро стать ближе к продукту. Но уже через год полки стали ломиться, а цены были такие, что у матери совсем крыша поехала, и Дита стала лихорадочно соображать: не пойти ли ей сразу в магазин, к черту высшее образование и среднее тоже, надо попасть в поток новой жизни, которая хочешь – не хочешь, а пролегает через прилавок. Но тут случилась, можно сказать, беда. Она получила золотую медаль. Уже и не думала об оценках, шла на автопилоте, но обошла всех, даже дочку директора школы. И именно он сказал ей на выпускном вечере… – голубое платье с рукавами фонариками и розовым бантом, как у куклы под горлом. Это школа ей купила в комиссионке подарок, а туфли отдала учительница английского – они ей были велики, но содрать кожу с каблука она успела. Никуда не сдашь. Замазала белой краской поруху и отдала Дите. Белые к розовому банту, ужас, что за вид, но стандарт приличия соблюли и пальцем на нее если и показывали, так те, на кого и она сама показывала пальцем: «Глупые телки. На них хоть корону надень, дурь пуще вылезет».

Так вот, на вечере директор сказал ей по-тихому, как бы даже смущаясь, что видимость ненужности образования ложная. Что ум и профессия окажут себя в любой системе, даже будь она трижды-растрижды рыночной или какой еще. Что именно ей прямой путь (медаль же!) в университет. Там все-таки какая-никакая стипендия, какое-никакое общежитие. Пристроишься.

– Тебе какая специальность нравится? Ты ведь ровно шла по всем предметам?

Дита дергала концы глупого банта и не знала, что сказать. Ляпнула:

– Хочу быть политиком, чтоб налаживать жизнь.

– О! – сказал директор. – Странно. Ты ведь не была общественницей. С этой стороны тебя видно не было.

Хотелось ему сказать, как ставили ее в задние ряды, чтоб не портила пейзаж, но смолчала. И правильно сделала: директор тут же предложил ей написать рекомендацию на историко-филологический факультет, который для ума очень даже годится.

– Валюшка моя будет с тобой рядом, на иностранном. Будете помогать друг дружке.

Это она Валюшке?! Это Валюшка ей?! Смеху полные штаны. Да директорская дочь боялась прикоснуться к Дите, обходила ее, как грязную, но получилось все, как сказал директор. Он привозил дочери посылки с едой и велел звать Диту. Уезжал, и половина, если не больше, ей и доставалась. Что, Валюшка будет жрать сало с огурцами и возиться с закрученными банками! Два года Дита была хорошо подкормлена, но тут Валюшка вышла замуж за летчика из военного училища и куда-то уехала по его распределению. Но к этому времени недотыкомка-мать нашла где-то за Уралом свою сколько-тоюродную сестру. Написала, как сумела жалобно, «в ноги бросилась», и та стала иногда присылать посылки, опять же с банками (образ советского продукта), которые долго хранились в холоде севера на случай третьей мировой, а когда империя зла приказала долго жить, банки стали выдавать ветеранам войны и людям на вредных работах. В общем-то, видимо, для того, чтобы те или скорей померли, или доказали высокое качество заготовленных стратегических запасов. И люди ели и жили. И студенты на Волге тоже их ели, и ни одного случая не то что отравления – поноса не было.

Время было суетное: то те, то другие выходили со стягами и орали открытым горлом, выпуская не душевный, а самый что ни есть настоящий пар в зимние времена и липкую слюну летом. Дита же инстинктивно, как обложенный зверь, искала свободной тропы, искала тех, кто победит, кто сильнее. И очень скоро поняла: таких нет.

Мир вокруг нее состоял из разрозненных кучкований слабых растерянных людей, одни, раскрасневшиеся от холода, тыкали других древками красных флагов, другие же синели от холода и махали знаменами, соответственно синего цвета. Всем было плохо. И было странное ощущение: это ее мать рассыпалась на множество себя самой и теперь стонет и вопиет о зря прожитой жизни. Живыми и сильными в этом мире были только импортные машины, они ездили, как хотели, они толкали в припущенные задницы согбенных в коленях людей хромом своих морд и смеялись белыми вставными челюстями победителей.

У нее заходилось стуком сердце от острой пронзающей, как садистское трогание нерва неловким или обозленным стоматологом, боли, так ей хотелось во внутрь этой едущей напролом машины новой жизни. Хоть бросайся ей под колеса, чтоб взяли подбитую, а она уж уболтает, она уж докажет, что в ней ее место.

Но машины ею гребовали. Даже на зеленом свете они брезгливо тормозили: «Хиляй, чурка!»

Видимо, у нее другого пути, как через долгий путь образования и труда, на самом деле не было. И она грызла трижды проклятый гранит трижды проклятой науки. Ни одной четверки даже близко не было. Девчонки потихоньку сыпались в замуж. Валюшка была не первой.