Вам поможет преподобный Сергий Радонежский

«Ударили к вечерне. Жена промыла мне глаза, я надел свои очки, и мы отправились в тот храм, где покоятся мощи Преподобного Сергия.

Во все продолжение вечерни я стоял истукан истуканом: ни веры, ни теплого чувства. Слова молитвы не шли на ум. Сердце как лед было холодно. Вдруг я заметил в той стороне, где почивают мощи, большую железную дверь и в ней неправильной формы довольно значительное отверстие, точно выломанное чем-то тяжелым или пробитое. Отверстие это приковало к себе все мое внимание: я уже не видел и не слышал ничего, вокруг меня происходящего, и весь был поглощен соображением, что бы это такое было и кто бы мог и для какой цели испортить такую массивную дверь.

Когда кончилась вечерня, я не утерпел и подошел к двери с целью рассмотреть отверстие. Подхожу и вижу под отверстием подпись, выбитую в железной створке двери:

«Сие отверстие сделано было польским ядром при осаде Троице-Сергиевой Лавры поляками в таком-то году».

Меня точно обухом по голове ударило. Вы себе представить не можете, какая буря впечатлений и воспоминаний поднялась в моей душе по прочтении этой немногоречивой надписи. Как озаренный каким-то внезапным светом, я вдруг, в одно мгновение, вспомнил, что я поляк, что я католик, что в жалованной грамоте на дворянство, выданной польскими королями родоначальнику моей дворянской фамилии, значится, что этот мой предок участвовал в войнах Польши с Россией, что за особые услуги, оказанные им в тысяча шестисотых годах польскому оружию, он возведен в потомственное дворянское достоинство и пожалован «староством» – населенным поместьем… Вспомнил я, что я, как католик, – враг Православию и, следовательно, враг православному святому, что, во всяком случае, я – потомок его врага, пролившего когда-то русскую кровь, и, может быть, одною из тех услуг, которые оказал мой предок польскому оружию, и было метко им наведенное орудие, святотатственно пробившее брешь в двери у самого изголовья Преподобного…

Под наплывом этих впечатлений я и был как бы вне себя.

Молебен уже начался. Я подошел к раке Преподобного весь дрожащий, испуганный и вместе с какой-то особой силой, с особенным подъемом духа дерзновенный и стал молиться с пламенными слезами:

– Угодник Божий, – говорил я почти в исступлении. – Ведь ты святой! Ведь потому, что ты святой, у тебя не может быть вражды. Ты, отдавший душу свою за Христа, молившегося на кресте за Своих врагов, ты так же прощаешь тем, кто наносит или наносил тебе поругание, кто бесчестил твою святыню, кто проливал кровь твоих братьев… Вот я перед твоими святыми мощами, враг твой, враг твоей Церкви, потомок злейшего твоего врага, стоя перед тобою, молюсь тебе, молю тебя об исцелении моего неисцелимого недуга: ты, святой Божий, должен меня исцелить, должен меня услышать, должен простить! Иначе ты не святой, если не забудешь обиды врагов, иначе ты – не Христов, Он учил благодетельствовать ненавидящим и молиться за проклинающих!

Кончился молебен; я приложился к мощам Преподобного, покровом коснулся своих больных глаз и вместе с женой и другими богомольцами вышел из храма.

– А ты плакал, когда молился, – сказала мне жена.

– Да, – ответил я, – хорошо молился!

У святого колодца жена меня напоила святой водой и ею же обмыла мне глаза, успевшие загноиться. Чуда исцеления, которого я так жаждал во время молебна, не последовало, и я, до известной степени разочарованный, опять впал в полнейшее религиозное равнодушие. С женой мы в этот вечер съездили в окрестности лавры – в Вифанию, еще где-то были; домой вернулись в лаврскую гостиницу уже довольно поздно. Глаза мои болели едва ли не хуже, чем до приезда в лавру, но я не роптал, а смирился и перестал ждать чудесного.

Перед сном, уже почти засыпая, я говорю жене:

– Не забудь встать пораньше и промыть мне глаза. Ты ведь знаешь, эта процедура берет времени немало. Пока-то ты еще воду подогреть успеешь…

С этими словами я заснул. Рано утром я сам проснулся от движенья в соседней комнате – это жена грела мне воду и суетилась, торопясь одеваться к обедне. Я лежал с закрытыми глазами, зная по опыту, что открыть их может только продолжительное промывание.

– Ну скоро ты там, Машенька?

– Сейчас, мой друг, сейчас иду! – с этими словами жена подошла ко мне, смочила губку в теплой воде, хотела начать привычное обмывание и взялась уже было за веко, чтобы его приподнять… Глаза мои сами собой раскрылись, совершенно здоровые и чистые, как будто никогда не было со мной страшной болезни… Вы можете представить, что тогда с нами было!.. С тех пор мои глаза ни разу в продолжение всей моей жизни не болели, а я уже за седьмой десяток переваливаю. Из лавры я тогда уехал, никому не сказав о совершившемся тогда надо мною чуде. Долго меня это мучило, и я решил побывать еще раз у Преподобного Сергия и объявить о чуде лаврскому начальству. Года два или три спустя я был в обители, нарочно за этим заходил к архимандриту и просил засвидетельствовать чудо, со мной совершившееся.

– Чудо, с вами бывшее, – песчинка в море чудес, изливаемых благодатью Божьею от мощей Чудотворца: всего не опишешь и всего не засвидетельствуешь. Для благодарной души вашей довольно и того желания, которое вы мне выразили, – так сказал мне архимандрит. И я на этом успокоился. Но теплое воспоминание о совершившемся осталось на всю жизнь неизгладимым в моей душе, и не оно ли и спасало меня от бездны неверия, которая затягивает в себя окружающее человечество?.. Да, должно быть, оно!»