Я просто ответила миссис Сэм Эббот, что Луэлла на кухне, и миссис Сэм Эббот вышла, и я за ней, и я никогда не слышала таких слов, которые она говорила Луэлле Миллер. Я и сама была немало сердита на Луэллу, но так бранить ее я бы никогда не осмелилась. Луэлла слишком перепугалась, чтобы устраивать истерику. Она просто шлепнулась в кресло. Казалось, она превратилась в какой-то маленький комок, а миссис Сэм Эббот стояла над ней и все говорила, и говорила правду. Думаю, правда оказалась слишком невыносимой для девчонки, и верно — когда она в конце концов упала в обморок, то это был самый настоящий обморок, в отличие от поддельной истерики. Она лежала, будто мертвая, и нам пришлось оставить ее на полу, и тут прибежал доктор, и начат что-то говорить про слабое сердце, и накинулся яростно на миссис Сэм Эббот, но та нисколечко не испугалась. Она смотрела на него, такая же белая, как Луэлла, лежавшая на полу, словно мертвая, в то время как доктор щупал ей пульс.
— Слабое сердце! — повторила она. — Какой вздор! Эта женщина отнюдь не слаба. У нее достаточно сил, чтобы вцепляться в других людей и высасывать у них кровь, пока они не умрут. Слабая? Это моя мать была слабой; эта женщина убила ее. Это так же верно, как если бы она вонзила нож ей в сердце.
Но доктор, он не слишком-то обратил внимание на эти слова. Он склонился над Луэллой Миллер, а та лежала на иолу, желтые волосы ее разметались, миленькое розовое личико побледнело, голубые глаза, похожие на звезды, погасли, и он держал ее за руку, и гладил по лбу, и приказал мне принести бренди из комнаты тети Эбби. Тут я совершенно уверилась, что Луэлле была нужна новая жертва теперь, когда тетя умерла. Я подумала о несчастном Эрастусе Миллере и даже пожалела бедного молодого доктора, который увлекся хорошеньким личиком, и решила не спускать с них глаз.
Я ждала месяц после того, как тетю Эбби похоронили; доктор стал часто навещать Луэллу, и среди соседей пошли слухи. Затем, однажды вечером, когда доктора вызвали за город и его не было поблизости, я отправилась к Луэлле домой. Я нашла ее разряженной в голубое муслиновое платье и белый горошек, тщательно причесанной — в нашей деревне ни одна девушка не могла с ней сравниться. Было что-то в Луэлле Миллер такое, что покоряло все сердца, но мое сердце она покорить не смогла. Она сидела в гостиной, у окна, раскачиваясь в кресле-качалке, а Мария Браун ушла домой. Мария Браун ей помогала, или, скорее, делала за нее всю работу, потому что тому, кто сидит сложа руки, помогать не в чем. Мария Браун была женщиной очень работящей, семьи у нее не было, и она жила одна; поэтому она и предложила свою помощь. Я не могла понять, почему бы Луэлле самой не взяться за работу; она была не слабее Марии. Но Мария, видимо, считала, что Луэлла ничего не может, да и сама девчонка так же думала, так что Мария приходила и все за нее делала — стирала, и гладила, и готовила, пока Луэлла сидела и раскачивалась в кресле. После этого Мария прожила недолго. Она начала увядать точно так же, как и другие до нее. Ну она была предупреждена, но когда люди начинали убеждать ее, она прямо с ума сходила: говорила, что Луэлла — несчастная, всеми обиженная женщина, слишком нежная, чтобы жить самостоятельно, и стыдно плохо говорить о ней. Если ей, Марии, суждено умереть, помогая тем, кто не может помочь сам себе, то она так и сделает. И она умерла.
— Я так понимаю, что Мария ушла, — сказала я Луэлле, входя и садясь напротив нее.
— Да, ушла полчаса назад, после того как приготовила ужин и вымыла посуду, — ответила Луэлла своим милым голоском.
— Мне кажется, что у Марии полно работы дома, — проговорила я едко, но Луэлле это было что с гуся вода. Она считала, что люди, которые ничем не хуже ее, обязаны ей прислуживать, и у нее просто не укладывалось в голове, что кто-то может считать это неправильным.
— Да, — ответила Луэлла, сама доброта и мягкость, — да, она говорила, что у нее сегодня стирка. Она сказала, что должна была постирать уже две недели назад.
— Почему бы ей тогда не остаться дома и не заняться своей стиркой, вместо того чтобы приходить сюда и делать твою работу? — Ты точно так же можешь работать, даже еще и быстрее, чем она, — сказала я.
Луэлла посмотрела на меня, как ребенок на погремушку, и рассмеялась, невинно так.
— О, я не могу работать, мисс Андерсон, — возразила она. — Я никогда не работала. Мария обязана это делать.
Тогда я закричала.
— Обязана?! — крикнула я. — Обязана! Нисколько она тебе не обязана. У Марии есть собственный дом и есть на что жить. Совсем она не обязана приходить сюда и надрываться, как рабыня, и убивать себя.
Луэлла просто сидела и смотрела на меня — ну точь-в-точь как кукла, которую так обидели, что она даже ожила.
— Да, — повторила я, — она себя убивает. И умрет, так же как Эрастус, и Лили, и тетя Эбби. Ты убиваешь ее точно так же, как их. Не знаю, кто ты такая, но мне кажется, что на тебе лежит проклятие, — сказала я. — Ты погубишь любого человека, оказавшегося достаточно глупым, чтобы иметь с тобой дело.