Вангол

— Пусть отлежится, в понедельник лично повезёте его в Москву, там увидит свою жену, сыночка и всё расскажет за милую душу. И то, что было, и то, чего не было. Не он первый, не он последний, — мерно шагая по кабинету начальника лагеря, говорил моложавый майор стоявшим перед ним по стойке «смирно» двум усталым сотрудникам. — А сейчас спать, завтра воскресенье. Заскочите домой собраться к поездке, к вечеру чтобы были здесь. Всё ясно?

— Так точно.

— Свободны.

Битц не ожидал ареста и такой скорой расправы над ним. Всё, что он делал, было им тщательно продумано и спланировано. Столько лет безупречной службы, казалось бы, гарантировали ему статус преданного делу партии работника. Однако он заблуждался. Заблуждался в том, что его не тронут по первому подозрению, а начнут проверять. Он это поймёт и успеет уйти сам и спасти семью, но случилось иначе. Сначала в Москве арестовали его жену, прямо из курсантской казармы ночью забрали сына, а на следующий день в его кабинет бесцеремонно вошли люди и, не дав ему произнести и слова, сбив с ног, разоружили. Потом его били и задавали вопросы. Он делал вид, что не знает, что отвечать. Его били и спрашивали, били и спрашивали, пока он не потерял сознание. Сейчас оно медленно возвращалось к нему. Кто-то заботливо подложил ему под голову что-то, и стало легче дышать. Он с трудом открыл заплывшие от побоев глаза и в сумрачном свете камеры увидел склонившееся над ним лицо.

— Ну что, хозяин? От тюрьмы да от сумы не зарекайся, верняк?

Он не рассмотрел ещё лица, но голос узнал. Это был Москва. Битц похолодел. «Из огня да в полымя», — мелькнула в его голове нравившаяся ему чёткостью мысли русская пословица. Он сделал усилие приподняться.

— Лежи, лежи. — Москва придержал его за плечо. — Никто тебя не тронет, тут уж и трогать грех, такую котлету из тебя сделали. Сейчас глотнёшь снадобья, полегче станет. — Он поднёс ко рту Битца склянку и, приподняв голову, помог сделать несколько глотков.

Через какое-то время Битцу действительно стало легче, разливавшаяся по всему телу боль куда-то ушла, в голове просветлело, и он без посторонней помощи сел на нарах. Напротив сидел, подперев тяжёлый подбородок кулаком, Москва и с нескрываемым любопытством всматривался в лицо начальника лагеря.

— Ты смотри! Там, где не сине, даже порозовело. Сильное снадобье, не соврали люди. Как самочуйствие, начальник, идти сможешь?

— Куда идти? — не понял Битц. — Мы же в ШИЗО, кругом охрана?

— О, соображать начал. Точно, в ШИЗО, и охрана кругом, всё как всегда, только сейчас ночь, а ночью в лагере свои законы, сам знаешь. Выведу я тебя, начальник, иначе тебя добьют, не здесь, так в столице, а ты нам живой нужен. — Москва ухмыльнулся. — Век воли не видать, не ожидал, что спасать мусора придётся, а придётся…

— Кому это вам? — прервал его Битц.

— Братве, — коротко ответил Москва. — Ты полежал бы ещё часок-другой, сил поднаберись, идти пёхом придётся долго. В четыре утра уйдём. Вопросов больше не задавай, с нами ты жив будешь. А не захочешь с нами, крышка тебе, так что выбора у тебя всё равно нет. А мне на вопрос ответь, иначе пустые наши хлопоты будут. Архив гэпэушники взяли?

— Какой архив?

— Твой архив, начальник, не дури. Он теперь дороже твоей жизни стоит, мы слова на ветер не бросаем, тебя спасём в обмен на твой архив, о нём сведущие люди знают, и цена ему твоя жизнь. Всё понял, начальник?

— Понял, архив за зоной, в надёжном месте, без меня вам его не видать.

— Ну так что, договорились?

— Договорились. Слово офицера.

— Ох, ох, слово офицера. Какого офицера? Мусорского слова мне не надо, ты человечье слово дай, — грубо, с издёвкой, произнёс Москва, жёстко глядя в глаза Битцу.

— Даю, — ответил Битц.

— Вот теперь верю. Хоть ты и мусор поганый, но по лагерям слух такой, что слово ты своё держать умеешь.

Где-то вдалеке ухнуло, ещё и ещё.

— Никак, гроза? Нам на пользу. Собачки следа не возьмут. Ладно, отдохни, через часок зайду за тобой. — Москва встал и, отворив дверь камеры, вышел. Дверь закрылась, и глухо прошелестел закрываемый затвор.

Битц закрыл глаза. Да, похоже, иного выхода у него не было. Он не знал точно, чего добивались от него гэпэушники, но знал теперь, что нужно уголовникам, причём первые готовы отнять у него жизнь, а вторые спасают ее. Он с ужасом подумал о жене. Её наверняка тоже возьмут, и сына. Он ничего не успеет сделать. Стоп. Москва. «Если он поможет спасти их, отдам архив».

Сильные удары грома приближались, и, странно, они были настолько частыми, что Битцу показалось: это вовсе даже не удары грома, а какая-то канонада. Он хотел прилечь, но услышал шум шагов и лязг открываемого затвора.

«Не успел Москва», — с отчаянием подумал Битц, приготовившись увидеть в дверях своих мучителей, но увидел вбежавшего законника.

— Быстро пошли! — крикнул Москва, не закрывая дверей.