Ванька-ротный

Я оглянулся назад. Нужно было немедленно принимать какие-то меры. Мы с лейтенантом Татариновым оказались отрезанными от своих солдат. Я сделал перебежку и со стороны домов мне вдогонку ударили выстрелы. Но я оказался проворным, успел добежать до толстого дерева и завернуть за него. Я посмотрел на Татаринова. Ему было теперь сложней уходить назад. Он мог запросто получить пулю вдогонку. Немцы видели, откуда я выскочил и теперь могли караулить его. Но потом я подумал: за раздвоенной елью они нас не видели. И не предполагают, что там остался второй.

Вот он кинулся назад, выскочил из-за снежного куста и побежал в мою сторону. Я смотрел на окна, крыльцо и углы дома, стараясь засечь дымки выстрелов, определить, откуда бьют немцы. Но ни движения фигур, ни вспышек выстрелов не было видно.

— Татаринов! Отведи свою роту назад! — услышал я голос комбата.

— Неужели, — подумал я, — он сюда в роту явился.

Я обернулся. Комбат действительно стоял метрах в двадцати сзади.

— А ты, лейтенант!

Он видно забыл, или вообще не знал мою фамилию.

— Ты бери свою роту и обходи станцию по той стороне железной дороги! Зайдёшь им в тыл! И ударишь им из-за насыпи с той стороны.

— Вот это дело! — подумал я. — Давно бы ему пора ходить вместе с ротами.

Четвёртая подобрала своих раненых, отошла и залегла в снегу. Теперь они будут ждать, пока я обойду с другой стороны станцию. Кто-то из солдат даже отважился стрелять. Со стороны четвёртой роты послышались редкие выстрелы.

Я со своими отошёл назад, перешёл полотно и, минуя дорогу, пошёл по кустам. По высоким и густым кустам я стал обходить два домика и здание станции. В кустах, покрытых белым инеем, на десять шагов впереди ничего не видно. Кругом бело и одно небо над головой. При такой видимости трудно определить своё место по отношению к станции. По глазам хлещут ветки. Пушистым белым пеплом снег сыпется с веток вниз. Как держать направление? Но я нутром чувствую, что иду правильно и всё будет хорошо.

Мы идём, поторапливаемся, высоко вскидываем ноги. Потому, что в кустарнике лежит рыхлый и глубокий снег. По моим расчётам станционное здание мы уже прошли.

Рядом со мной идёт мой новый ординарец. Мой помощник и связной. Перед выходом в кусты я сказал сержанту Старикову, что забираю у него одного солдата.

— Что поделаешь! Вам тоже нужен толковый солдат!

Мне нужен живой человек и надёжный помощник рядом. А то я с самой Волги один и один. Некого за кем нужно послать. Пятая рота в основном была московская. В роте были пожилые солдаты и молодых десятка два. Мы были с ним одногодки. Нам было тогда по двадцати. Сказать по правде, пожилые солдаты до сих пор, называли меня иногда «сынком». Мне они этого не говорили, а между собой иногда употребляли это словечко.

— Отчего бы это? — рассуждал я в свободные минуты.

Нужно делать поворот! Вот и край кустов!

Сквозь пушистые ветки я вижу здание станции и крутую заснеженную насыпь, уходящую в сторону Москвы. Деревянное здание и сейчас стоит в том же виде, как и тогда.

Мы поднялись на насыпь. Перед нами открылась удивительная картина. Слева у дороги, под обрывом, дымила немецкая кухня. От неё в нашу сторону шёл приятный и сытный запах съестного и слабый дымок. Правее, на крышах домов, покрытых толстым слоем снега, задом к нам, растопырив ноги, лежали и целились немцы. Их было по четыре на каждой из крыш. Это те самые, которые убили разведчиков, которые нанесли ранения солдатам четвёртой роты. Это те, от которых я так прытко бежал. Сверху им было всё видно, как на ладони. Они целились деловито, стреляли наверняка, перезаряжали свои винтовки спокойно, не торопясь. Они и теперь, когда мы зашли им в тыл, лежали и постреливали в сторону четвёртой роты, как на стенде по тарелочкам. Нам тогда даже в голову не пришло посмотреть на крыши домов.

Немцы настолько увлеклись своей удачной охотой, что подпустили нас на два десятка шагов. Мы рассыпались цепью полудугой и охватили сразу эти два дома и кухню. Когда до домов оставалось всего ничего, кто-то из солдат не выдержал, нарушил мой приказ не стрелять и выстрелил. Хотя я предупредил всех, что немцев будем брать у самых домов. Они сами сползут к нам в руки с крыш. Каждый знал, что я стреляю первым. Одиночный винтовочный выстрел без времени сделал своё гнусное дело. Немцев со снежных крыш как ветром сдуло.

Солдаты, увидев пустые крыши, открыли беспорядочную стрельбу. Теперь стреляли по упряжке лошадей с немецкой кухней. Хоть бы её удержать! Огромные «Першероны» с круглыми боками, лохматыми ногами, рыжими гривами и с короткими, как у собак, обрубленными хвостами, стояли в парной упряжке под обрывом. Они спокойно позвякивали стальными цепями и сбруей.

Забегу несколько назад.

— Что это за порода немецких лошадей с короткими хвостами? — спросил я пленного немца, которого мы захватили в Губино. Я видел как удирала повозка из деревни, запряженная такими лошадьми.

— «Першерон!» — ответил он. — Это порода лошадей-тяжеловозов из области Перш, что на западе Франции.

— Так это французские, и вовсе не ваши, не немецкие! — сказал я.

Немец не ответил и промолчал.