Тот, кто чересчур резко критикует «упадочность» буржуазии эпохи империализма, говорит в сущности: был капитализм – была культура, вместе[с] падением капитализма делается упадочной и культура, искусство. Это апология под маской критики. Наоборот, тот, кто критически относится к капиталистической культуре, к двойственности капитализма в целом, должен возвратить долю уважения эпохе заката капитализма:
И тогда, как и везде, и сейчас на первом плане кишели > и кувыркались > люди ничтожные и, увы, при нашей официальности > прочее было более скрыто, чем оно бывает скрыто в любом обществе.
В настоящее время[…] говорят так, как в 1931 году, скажем, мог говорить лишь человек, рискующий головой. Например[…] об отчуждении и опредмечивании, о том, что коммунизм есть единство человека и предмета etc. Некоторые ругательства по моему адресу из начала 30-х годов. Ну что ж, это означает:
1. То, что Маркс говорит о мещанине, который сначала топорщится, а потом осваивает и тогда превращает в пошлость.
2. То, что этой общей идеи гармонии коммунизма и человека в настоящее время недостаточно (я и тогда говорил не только это). Ибо существует абстрактный гуманизм, абстрактный не-абстрак-тный гуманизм, слишком общее сведение концов с концами, а нужно Hie Rhodos hie salta, близко-действие, которое дает лишь ленинизм. Это я понимал > уже в 30-е годы.
Период борьбы с вульгарным марксизмом 30-х годов. Две линии.
Какова была цель в тридцатых годах? Показать, что революционер –
Изображение этого жестокого, страдальческого пути истории [нрзб.] было для меня единственно возможным негативным изображением его противоположности – более демократического свободного пути, Гегель [нрзб.] «прекрасной нравственности» героической эпохи, Идеала.
Отвечаю ли я за те [нрзб.] «крикливости», которые у меня, в моих статьях бывали во время оно? Отчасти да. Отчасти это было неизбежным условием появления этих статей, но моя задача состояла в том, чтобы, принимая неизбежные условия, выработанной литературной формой снять этот элемент грубой прямолинейности. Надо признать, что это была
Писатель В. Ставский73
сказал мне однажды: «Пишете вы с присвистом!», что на его языке означало смесь одобрения с некоторым даже удивлением. Ибо по тем временам было удивительно, что автор, пишущий на интеллигентные темы и с ученостью, способен пользоваться методом политической публицистики, высказывать свои взгляды твердо и остро. Согласно ходячим представлениям, на долю разума выпадало быть сражаемым >. В битвах тех времен должна была побеждать плебейская черноземная сила, презирающая «интеллигентские муки хлыщей >». Увидеть же теорию, не робко ступающую среди картин, описанных Пушкиным в стихотворении [нрзб.]… Это [нрзб.] привычку и озадачивало.[Нрзб.], но часто бессильное раздражение у тех теоретиков, которые видели свою силу в тупой ортодоксии.Созданная мною в тридцатых годах теория «борьбы на два фронта», как объяснение независимой позиции классиков литературы, представителей «свободного духовного творчества», была, конечно, не только исторической позицией. Она относилась к современной реальности, к ее поляризации, к отсутствию выбора, к невозможности «третьей силы». Она означала доказательство того, что не в банальном политическом смысле действительного невозможного сидения между двух стульев, не в смысле защиты оппозиции против Сталина, а в другом, более высоком смысле независимая, третья позиция возможна и необходима – теперь это выяснилось исторически, тогда это могло быть лишь обозначено в философском смысле, проведено пунктиром.
Современные проблемы. Реализм, отражение