Варя

Княжна, то ли проявив милосердие, то ли от опасения встречи Ани с уродцем, больше не посылала её с поручениями в конюшню.

Но Аня решила, что непременно пойдёт туда сама и поговорит с Данилом обо всём, скрыв это от своей хозяйки. Откроется перед ним: скажет, что любит всем сердцем. И, конечно же, объяснит, что спор — это выдумка Варвары Фёдоровны.

Но поверит ли он?

Страх мучил Аню до тех пор, пока как-то ночью не принялась она себя стыдить, взирая пустыми глазами на серый грязный потолок в тесной девичьей комнате.

Когда же я стала такою трусихою? Разве я была такою раньше? Ведь я даже слез не лила, когда из родного дома уезжала не весть куда! А здеся! Что ж со мною стало-то? Здеся я в Нюрку противную превратилася! Вот што! С утра к нему побегу, обязательно побегу! А то так и остануся этой Нюркой, а я Аннушкой хочу прежней быть… Аннушкой.

С этими мыслями горькими Аня и забылась дурным сном. А проснувшись, с удивлением обнаружила на душе светлую томительную радость.

Что это? Отчего?

Даже не сразу поняла спросонья. Заморгала и вспомнила. Точно! Она же сегодня наконец-то увидит медовые глаза Данила! И все его веснушки, и волосы рыжие, и родимое пятнышко на виске. Аня счастливо улыбнулась. Впервые за долгое время.

Утро только занималось, и некоторые из девок вертелись, готовые в любой момент очнуться от зыбкого предрассветного сна. Аня тихонько поднялась со своего места и, аккуратно ступая между спящими, выскользнула из девичьей. В каморке для прислуги, приведя себя в порядок, перетянула лоб дорогим сердцу очельем. А потом, сотворив молитву, вышла во двор.

Прохлада раннего утра приятно бодрила. На траве блестела роса, а деревья у горизонта таяли в туманной дымке. Но в саду уже вовсю распевали на разные голоса птицы, жужжали пчёлы в кустах таволги, а где-то вдалеке едва слышно отсчитывала года кукушка.

Хорошо-то как без людской суеты! Хоть бы только Данил был на месте! Но он трудиться ранехонько начинает, а значит, будет.

По двору Аня шла медленно, обдумывая в сотый раз будущую встречу. Только у самого входа в конюшню немного ускорила шаг. Когда переступила заветный порог, лошади заволновались и заржали, почуяв её запах. На шум из денника Рыжки вышел Данил с вилами в руках. Увидев Аню, он тут же нахмурился и отвернулся от её лица.

— Утро доброе, Данил

Не дождавшись ответа, продолжила:

— Потолковать с тобою хотела и…

— Мне некогда, уборкой занят.

— Я…

— Нет, Нюра!

Данил наконец-то подняв на Аню глаза, с вызовом посмотрел на неё и, цедя слова, повторил:

— Нет, Нюрка.

Нюрка…

Аня, словно обожженная ударом хлыста, слегка пошатнулась. В голове зашумело, а виски заныли от тупой боли. Она вспомнила про очелье, сдавившее лоб, и сорвала его. Данил горько усмехнулся. А потом, повернувшись к ней спиной, опустив плечи, зашел обратно в денник.

Как Аня после всего оказалась у озера, она вразумительно бы и объяснить не смогла. И отчего ноги и подол юбки были мокрыми от росы? Она по дороге бежала или петляла, как раненый зверь, по широким газонам парка?

Ужо это всё равно.

Аня долго стояла у воды и смотрела на её синюю гладь. Замахнулась очельем, которое до сих пор так и сжимала в руке. Всхлипнула. Однако кинуть его в озерную глубь так и не смогла.

— Пропади всё пропадом! — крикнула в пустоту. И испуганно обернулась, когда по спине, против всякого чаяния, пробежал колючий холодок. А в воздухе запахло серой. Ане показалось, что на миг её ноги оторвались от земли, и она, едва не потеряв равновесие, еле как устояла на месте. Сердце зашлось от мучительного страха, будто только что забрался к ней под одежду могильный ветер.

Или почудилось всё из-за мук душевных?

Принялась озираться и креститься.

Трусиха. Никого нет! Одна здеся.

А ветер растрепал волосы и толкнул так, что Аня отлетела и шлёпнулась в воду.

— Кто ты? Кто? — испуганно закричала она.

Ответом ей было эхо: «Кто, кто, кто…»

Аня вскочила. Мокрая ткань юбки облепила ноги. От холода и страха заколотила сильная дрожь. И она, обронив очелье в траву, принялась судорожно выжимать подол платья.

Господи Всевышний, Иисус Христос, Сыну Божий, огради меня, рабу Божию Аннушку, своими святыми…

— Ой, Аннушку ли? — над головой прокатился противный смех. — Али Нюрку?

Неужто змора это?