Читаем Варяги полностью

Рюрик опоздал. Удар плесковцев был настолько стремительным и неожиданным для Трувора, что тот не мог собрать в единый кулак даже свою немногочисленную дружину. Воины гибли по одному, дорого отдавая свои жизни, но гибли бесславно. Так же бесславно, в одиночестве, погиб и Трувор от меча кузнеца Клеща. Был тот меч не харалужный, но сила и солому ломит.

Таким же беспощадным оказался и удар по плесковцам подоспевшей дружины Рюрика. Радостные от одержанной победы, пьяные вражьей кровью, возвращались плесковцы к своему граду. Рюрик навалился нежданно-негаданно (спасшиеся из дружины Трувора принесли ему чёрную весть).

Короткой была сеча. Одним из первых пал кузнец Клещ. С пробитой головой свалился неподалёку от него рыбак Сивой, не успев досказать своего любимого:

— Лешак тебя...

Пал старейшина Борич. Пали многие.

Не разрешив собирать добычу, Рюрик повернул дружину на Плесков. Без защитников град отбивался всё же полдня. К вечеру во многих местах запылал частокол...


Изначальный наш Нестор-летописец пишет:

«...и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус — на Белоозере, а третий, Трувор, — в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы же — те люди от варяжского рода, а прежде были славяне. Через два же года умерли Синеус и брат его Трувор. И овладел всею властью один Рюрик...»

В один год умерли младшие братья. Эпидемия (или, как тогда говорили, чёрный мор) по Руси прошла? Молчит об этом летописец. Хотя бедам людским наши летописи уделяли немало внимания. Наверное, не умолчал бы летописец о случившемся море. Следовательно, можно предположить, что не в море дело было. Тем более что дальнейшие события свидетельствуют: с неприязнью отнеслись новгородцы к Рюрику. Заслужил он неприязнь эту делами своими. А братья его? Лучше они были или хуже? Нет ответа в летописях. Но не природной смертью померли они...


В Плесков из Изборска прибыл одинокий возок. Воевода заметил его из окна одного из немногих строений, сохранившихся от пожара. Переборов раздражение — никого не допускал к себе, братья Трувор и Синеус каждую ночь приходили к его ложу, что-то пытались сказать ему и не могли, и оттого ещё больше гневался воевода, — Рюрик вышел во дворище. Глянул немилостиво на дружинников, на заляпанный грязью возок и от изумления широко раскрыл глаза.

Из возка вылез восьмилетний племянник Олег. Во взгляде его был застывший страх. Он не побежал к Рюрику, как бывало. Стоял нахмуренный, без улыбки. Следом за Олегом шагнула на раскисшую после дождя землю Хильдигунн. Увидела Рюрика, не выдержала, заплакала.

   — Как вы спаслись? — хрипло спросил Рюрик.

   — Трувор велел нам спрятаться в самой захудалой избе, — сквозь слёзы ответила Хильдигунн. — Там и отсиделись вначале, а когда кривичи взяли Изборск, мы с ним, — она прижала к себе Олега, — ушли в лес.

   — Но я же отобрал Изборск! — воскликнул Рюрик. — Где же вы были?

   — Мы не успели. Ты ушёл быстро. Воины из твоей дружины подобрали нас и привезли к тебе...

Их надо всех убивать, всех до одного. — Не проронивший за всю дорогу ни слезинки, Олег подавился рыданиями. Размазывая слёзы по лицу, он не по-детски тяжело смотрел на Рюрика.

Тот не пытался утешать мальчишку. Зачем? Пусть привыкает и копит гнев.

СЛОВЕНЕ НОВЕГРАДСКИЕ:

СЕРЕДИНА IX ВЕКА


Поле стлалось под копыта коней полёгшей рожью. Рюрик горячил коня, лицо его было угрюмым, недоступным. Хозяева полей поторопились разбежаться или умереть. Хлеб достался воробьям и воронам. Тем лучше. Все до единого пусть подохнут пока ещё оставшиеся в живых кривичи. Он, Рюрик, жалеть их не станет. Сначала весь, теперь они подняли руку на его род. Черёд веси придёт, а теперь выжечь и вытоптать землю кривскую. Великий Святовит должен быть доволен — Трувор отомщён.

По наезженным дорогам и малоприметным тропам разыскивала дружина деревушки и поселения. Обнаружив почерневшие крыши, вросшие в землю низкие срубы жилищ, доносили о том воеводе и ждали его распоряжений. После того, как неожиданная смерть от потайной стрелы нашла нескольких воинов в таких деревушках, лихачество оставили, не торопились врываться в избы.

Немногие из уцелевших в Плескове и Изборске кривичи, завидев конного или пешего дружинника, останавливались, склонив голову, пережидали или забивались в любую подвернувшуюся щель. В лесных, за болотами спрятанных селищах избы стояли пустые. Разочарованные воины с проклятиями брались за ставший привычным труд. Свирепый огонь гасить было некому. Там же, где захватывали жителей, не обходилось без стычек. Кривичи хватались за секиры и косы.

   — Берегите воинов, — без устали твердил Рюрик военачальникам. — Будут они — будет добыча, не станет воинов — наш черёд придёт предстать перед предками.

Снеульв радовался:

   — Что же ты, конунг Рюрик, сразу не сказал мне о такой богатой охоте? Я думал: чаще, чем меч в руках держать, на полатях придётся лежать. А тут знай веселись...

Перейти на страницу:

Все книги серии Россия. История в романах

Похожие книги

Любовь гика
Любовь гика

Эксцентричная, остросюжетная, странная и завораживающая история семьи «цирковых уродов». Строго 18+!Итак, знакомьтесь: семья Биневски.Родители – Ал и Лили, решившие поставить на своем потомстве фармакологический эксперимент.Их дети:Артуро – гениальный манипулятор с тюленьими ластами вместо конечностей, которого обожают и чуть ли не обожествляют его многочисленные фанаты.Электра и Ифигения – потрясающе красивые сиамские близнецы, прекрасно играющие на фортепиано.Олимпия – карлица-альбиноска, влюбленная в старшего брата (Артуро).И наконец, единственный в семье ребенок, чья странность не проявилась внешне: красивый золотоволосый Фортунато. Мальчик, за ангельской внешностью которого скрывается могущественный паранормальный дар.И этот дар может либо принести Биневски богатство и славу, либо их уничтожить…

Кэтрин Данн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее