Варяги и Варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Говоря о статье 1043 г., историк подчеркивал, что, во-первых, это бесспорный случай первичности чтений софийско-новгородских сводов XV в. по сравнению с ПВЛ, и, во-вторых, «необходимо считаться с вероятностью отражения в сводах XV в. сразу несколько редакций древних памятников (в том числе и Повести временных лет)». При этом он согласился с мнением Б. А. Рыбакова о новгородском происхождении этой статьи, а также указал, что ее автор, видимо, не был знаком с варяжской легендой и не отождествлял русь с варягами. В ПВЛ, считал ученый, она попала из новгородского источника середины XI в., привлеченного в Киеве в 50–60-е гг. того же столетия во время создания основной редакции Начальной летописи. Но в Киеве этот источник был использован с сокращениями, и Софийская первая и Новгородская четвертая летописи в подавляющем большинстве случаев дают первоначальное чтение. Как добавлял Кузьмин в 1998 г., в 1043 г. «наемные варяжские дружины включали довольно много скандинавов, а русские источники отзываются о варягах с явной недоброжелательностью»[937]

.

В 1999 г. В. В. Фомин, обращаясь к конкретному материалу, доказывал, что порожденное в новгородской среде, генетически связанной с варягами («ти суть людье новогородьци от рода варяжьска»), Сказание о призвании варягов могло обрести во многом свой окончательный вид «и послужить защите жизненноважных интересов Киевской Руси уже во второй половине X в., когда она делала один из важнейших и непростых своих исторических выборов — принятие христианства», и было внесено в киевский летописный свод конца X века. После событий 1015–1019 гг., в ходе которых Ярослав Мудрый с помощью новгородцев сел в Киеве, эта победа была закреплена созданием в Новгороде целостного рассказа, включенного в местную летопись в середине XI в., «не разбитого на годы, о призвании варягов, также когда-то захвативших Киев, и где было подчеркнуто, что новгородцы, в отличие от киевлян, ведут свое начало от варяг и что с ними связано само название Руси». В конце жизни Ярослава или вскоре после его смерти с целью монополизации власти над всей Русью за ним и за его наследниками варяжская легенда была внесена в ПВЛ, а Игорь, представитель полянорусской династии, был «породнен» с варяго-руссом Рюриком. Опираясь на многочисленные исторические, археологические и лингвистические источники, Фомин доказывает, что переселение на территорию Северо-Западной Руси определенной части населения южнобалтийского побережья, занятого славянами и ассимилированными ими народами, получило свое отражение в варяжской легенде, при занесении в ПВЛ помещенной под 859, 862 и 882 годами[938]

.

Итак, современные норманисты и их оппоненты сходятся в очень важном вопросе — в вопросе исторической реальности основы Сказания о призвании варягов. Исключением из этого, видимо, является позиция антинорманиста А. Л. Никитина, с 1991 г. проводящего мысль, высказанную еще «скептиками», что рассматриваемый памятник повествует о событиях не из истории Северо-Западной Руси, а из истории южнобалтийских славян, и в которых, по его мнению, участвовал Рорик Ютландский. Русский же летописец заимствовал сюжет истории западных славян для отечественной династической легенды, адаптировав ее «к новой историко-географической реальности» (ученый вообще убежден, что многие сообщения ПВЛ, связанные с Киевом и, особенно, с Новгородом, для них «могут иметь стороннее происхождение…»). Отсюда исследователь очень категоричен в своем выводе: «Раз и навсегда мы должны смириться с тем, что Рюрик ПВЛ в реальной истории Новгорода на Волхове — всего только легенда…». По его заключению, Рорик, никогда не бывший в Северной Руси, стал родоначальником русских «Рюриковичей» на страницах киевской летописи в середине XI в., при Ярославе Мудром, стремившемся к возможно большему авторитету княжеской власти, что затем без возражений было принято в Новгороде. Окончательно легенда оформилась в Киеве в XII веке.

Никитин, говоря о миграции на восток южнобалтийских славян под давлением германцев и франкского государства, а также набегов викингов, уверен, что именно они перенесли к своим восточнославянским сородичам рассказы о Рорике. Скепсис ученого к Сказанию о призвании варягов во многом проистекает из того факта, что митрополит Иларион и Иаков мних в своих произведениях не называют Рюрика, молчит о нем, указывает Никитин, и «Слово о полку Игореве». При этом он подчеркивает, что, если имена Олега и Игоря становятся традиционными в конце X в., то имя Рюрик появляется только во второй половине XI в. и при этом не пользуется популярностью. Полагая, что вряд ли это случайно, ибо имя действительного основателя династии «всегда пользовалось особенным вниманием его потомков», Никитин не находит объяснения «беспрецедентному» факту полного забвения этого «основателя», во всяком случае, до середины XI века. Вместе с тем он указывает, что из числа источников, не связанных прямо с летописью, Рюрика впервые называет «Задонщина» (вторая половина XV в.)[939].