Варяги и Варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Вместе с тем, исследователи в массе своей также связывают с Байером «главнейшие доказательства норманского происхождения варягов», выведенные, как они уточняют, «преимущественно по византийским и скандинавским источникам». При этом, как авторитетно подводил черту в 1897 г. П. Н. Милюков, «его главные доказательства норманизма до сих пор остаются классическими»[11]. Байеру приписывают введение в научный оборот Вертинских анналов, показаний Лиудпранда, епископа Кремонского, византийского императора Константина Багрянородного, сближение «варягов» русских летописей с «варангами» византийских источников и «верингами» скандинавских саг, суждение, что имена русских князей и их дружинников звучат по-скандинавски[12]

. В историографии в качестве непреложной истины существует еще одно мнение, разделяемое как сторонниками, так и противниками норманизма. Согласно ему, Байер первым поднял и вопрос о происхождении варягов-руси[13], т. е. он является не только родоначальником норманизма, но и родоначальником варяжского вопроса вообще. На работы ученого по варяго-русскому вопросу имеется еще один взгляд. В 1836 г. Ю. И. Венелин заметил, что его рассуждения о «варягах есть попытка пояснить собственно не русскую, а шведскую древность»[14]

.

К числу основоположников норманской теории принято также относить Г. Ф. Миллера (1705–1783) и А. Л. Шлецера (1735–1809). Миллер, не окончив университетского курса, в ноябре 1725 г. приехал в Россию, ставшую для него новой родиной. Его вклад в развитие норманизма обычно измеряют диссертацией «О происхождении имени и народа российского», забракованной его коллегами. Что она из себя в целом представляла, сразу же определил М. В. Ломоносов, указав в 1749 г. в замечаниях на «доводы господина Миллера, у Бейера занятые». В 1761 г. он был более конкретен в своем выводе: «Миллер в помянутую заклятую диссертацию все выкрал из Бейера; и ту ложь, что за много лет напечатана в «Комментариях», хотел возобновить в ученом свете». Много лет спустя В. О. Ключевский произнес практически те же самые слова: Миллер своими изысканиями «сказал мало нового, он изложил только взгляды и доказательства Байера». Немецкий историк П. Гофман в 1961 г. также констатировал, что диссертация Миллера «в основном лишь обобщала и систематизировала взгляды Байера»[15].

Шлецер прожил в России несколько важных для себя лет (1761–1767), определивших не только его научные интересы, но и его весьма значимое место в русской и европейской науке в целом. За его плечами были Виттенбергский и Геттингенский университеты, пребывание в Швеции (1755–1758), где он хорошо изучил шведскую историографию. В 1768 г. Шлецер опубликовал в Германии работу «Опыт анализа русских летописей (касающийся Нестора и русской истории)», основные положения которой были развиты в его знаменитом «Несторе», изданном в пяти томах в 1802–1809 гг. в Геттингене (в русском переводе они слиты в три тома). Едва только приступив к изучению русской истории, он уже знал, какими принципами будет в этом деле руководствоваться. Первый из них, высказанный в июне 1764 г. в плане работы над историей России, гласил, что русская нация «обязана благодарности чужеземцам, которым с древних времен одолжена своим облагорожением»[16]

. Кого и за что должны благодарить русские, ученый обстоятельно разъяснил в «Несторе»: в Восточной Европе до прихода скандинавов «все было покрыто мраком», там люди жили «без правления», «подобно зверям и птицам…», «жили рассеянно… без всякого сношения между собою». И скандинавы, убеждал он, должны были не только «со временем распространить человечество в таких странах, которые, кажется до тех пор были забыты от отца человечества», но именно они «основали русскую державу»[17]. В науке принято приписывать этот ключевой постулат норманизма Шлецеру[18]

, хотя он лишь повторил давнюю мысль шведских историков, предельно четко сформулированную Ю. Тунманном в 1774 году[19]. Согласно второму принципу, изложенному в марте того же 1764 г. в письме астроному и физику Ф. Эпинусу, «без истории древних европейских народов, которая требует профессиональные филологические знания, без древней шведской истории… наконец, без критического усвоения славянского языка в русской истории делать нечего»[20]. Шлецер, особо выделив шведскую историю, окончательно превратил ее в ту отправную точку, от которой в обязательном порядке следовало отталкиваться при реконструкции истории Древней Руси.