Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI и XII веков

Существовал, конечно, у Норвежцев, и преимущественно Исландцев, обычай рассказывать «саги» о древних и новых, даже о живых героях — особенно при торжественных случаях и при народных собраниях. Но нет причины думать, чтоб это были сейчас же окаменелые по форме и содержанию или художественные рассказы. Один из спутников Гаральда Норвежского, Исландец Гальдор Сноррееон, рассказывал сагу об его путешествиях и походах в доме своего знакомого; другой Исландец Торстейн Фроди потом повествовалотом же пред самим королем Гаральдом (Scripta histor. Island. VI p. 331). Когда король спросил Торстейна, откуда он так хорошо все это знает, то раскатчик отвечал, что он несколько раз год за годом в народных собраниях слушал рассказы об этом именно вышеупомянутого Гальдора Снорресона. Нужно ли представлять, что повествование Торстейна сколько-нибудь похоже было на сагу, которую мы теперь имеем? Об этом и думать нельзя, помимо других оснований, уже потому, что Торстейн об одних странствованиях Гаральда рассказывал целые тринадцать вечеров, а то, что мы теперь об этом имеем, удобно может быть рассказано в один вечер.

Наконец, ни взаимное сходство между сагами и различными их редакциями, ни безымянность многих саг ничего не доказывают относительно зависимости их от устного предания. [252]

Сходство просто объясняется литературным заимствованием, которое так было развито во всех средневековых литературах и которое, как это теперь уже во многих случаях хорошо обнаружено новейшими исследованиями, было в обычаях и северных сагослагателей. Безымянность же многих саг также не представляет чего-нибудь необычайного или неудобообъяснимого. Притом она далеко не есть общее явление; одни саги не имеют названных по имени авторов, а другие, напротив, принадлежат известным лицам.

Совершенно несомненные признаки убеждают нас в том, что, когда исландско-норвежское дееписание обратилось от современности или прошлого, настолько близкого, что оно еще не изгладилось из памяти отдельных лиц, к более отдаленным временам, и особенно к временам глубокой древности, то здесь именно и обнаружилась слабость, скудость и бесформенность /420/

народного предания. В первой половине XIII века знатный Исландец Снорре Стурлесон (ум. 1241 г.), близкий ко двору королей Норвегии и хорошо знакомый со страною, взял на себя труд представить связную историю норвежских королей в целом ряде саг, начав от самой глубокой древности. Он скоро убедился в недостаточности средств, которые находились у него под рукою. Он очень часто ссылается на устное предание, уже не называя определенных лиц. Но видно сейчас же, какого труда ему стоило собрать разные элементы этого предания. Большею частью это местные предания, привязанные к различным местным памятникам: могилам, погребальным холмам и насыпям, грудам камней, к названиям разных местностей, а также фамильные предания знатных родов, начиная с его собственного. Ссылки на «знающих людей», на предание вообще — довольно часты в Heimskringla. Ho часть их может относиться к письменному преданию, а другая остающаяся часть, несомненно, принадлежащая народной традиции, носила общий характер предания, отличалась смутностью, противоречиями, неопределенностью и недостоверностью. Это понимал сам Снорре. В истории Гаральда (с. 36; ср. с. 14) он уверяет нас, что многое из того, что он узнал об этом короле, он оставляет без всякого упоминания, потому [253] что он не хочет писать неосновательных «не засвидетельствованных» историй. Он нередко ставит рядом различные мнения и предания, оставляя своему читателю избирать более достоверные. Это не показывает, чтобы Снорре был простым редактором полных и дельных, вполне готовых устных саг.