Варяжский круг

И они разделились надвое: пятеро отроков пошли с Ярославом по правую сторону холма, пятеро с ляхом Богуславой – по левую сторону. Надели шлемы, надвинули стальные маски. Склонили пики, их остриями царапнули землю. И вонзили шпоры в бока коней… Двумя смерчами вылетели из-за холма, двумя смерчами понеслись к кочевью. Коваными копытами сотрясали степь, отточенными пиками резали высокие травы. Кони, как змеи, изогнули шеи, ногами перебирали – не видно было ног…

Кочевье состояло из трех шатров-сатыров и большого загона для овец, связанного из сухих жердей. В загоне возле горки свежескошенной травы лежала пара верблюдов. Почуяв лай собак и топот коней, верблюды всполошились, поднялись на ноги и закричали. Но и люди уже услышали всадников, высыпали из тени шатров на солнце и. щурясь, глядели из-под ладоней в степь – кто едет. Сначала рассмотрели, что красиво скачут всадники и красиво блестят на солнце их доспехи. Потом посчитали, что слишком уж много приближается всадников – наверное, не свои, наверное, от соседнего кочевья с вестями. И только потом увидели, что это вовсе не команы едут, а русы.

«О, проклятые! Сколько уж лет нет от них покоя! Сколько уж лет рыщут по Кумании, как по своей земле! Всё имеют: и лес, и реки, и горы, и море. Но мало того русам – хотят еще степи иметь…»

Бросились бежать кто куда. Но недалеко убежали – злые белолицые всадники окружили их. Пиками подталкивая в затылок, погнали всех обратно к шатрам. Объятые ужасом, плакали-голосили половецкие женщины. Слыша плач матерей, кричали дети.

Собрались все возле невиданного всадника-горы, сбились в кучу и сели на землю. Причитая и ни о чем не моля, покорно ждали своей участи. Рукавами утирали слезы; головы сверху покрывали ладонями, будто это могло защитить их от удара меча. А были здесь: старик, старуха, несколько женщин-молодиц в высоких войлочных шапках и с десяток детей от мала до велика, не считая тех двоих пастушков.

Ярослав спешился и вошел в ближний шатер. Но никого там не обнаружил тиун и вышел с обратной стороны, прорубив себе мечом выход. А отроки его поступили так же с другими шатрами.

Сказал Ярослав:

– Воевать здесь не с кем…

Спокойно сказал это, но слышны были его слова далеко вокруг. В загоне же оттого опять закричали верблюды. А собаки убежали в степь и больше не подходили.

Тиун спросил старика-половца:

– Где твои сыновья?

– Не знаю, Ярусаб-хан! Не знаю!

При этом старик склонил голову, как под удар меча.

– С кем они ушли? С Окотом?

– Не знаю, Ярусаб-хан! Не знаю! – повторил коман, не поднимая лица.

– Э-э! Да ты не скажешь! – Из-под маски тиуна злобно блеснули волчьи глаза. – Тогда я скажу: если с Окотом были твои сыновья, то настало время их оплакивать, старик! Или ты не слышал шума, который был, когда Окот-орда падала с коней?

– Река бежит, пороги шумят, – ответил коман. – Громко шумят пороги, я ничего не слышал.

Сказал Ярослав:

– Скоро змея принесет тебе весть. Приползет она из волчьей балки.

– О, Ярусаб!..

Здесь иссякли силы старика, и он заплакал:

– Сыновей забрали. Сильных и умных зазвали с собой в нору погибели; а я, старый, остался жить. Коней забрали. Больших и красивых увели, не спросясь. Как жить? Рус ходит по степи румяный и сытый, а дети мои – бледные, бескровные лежат среди трав. С костей их спадает мясо. Как жить?

Коман упал на землю ничком и вонзил в нее, в мягкий дерн, свои скрюченные пальцы. Коман спрятал лицо в густой траве.

– Будь проклят ты, рус Ярусаб! Будь проклята земля, тебя вскормившая! Будь проклята та глина, в которую ты ляжешь!.. О, Ярусаб! Теперь моя участь – умереть среди диких зверей. Но я так стар, что ты даже не будешь рад этой смерти. Зачем, Ярусаб, ты погасил костры моих сыновей?

– О чем он говорит? – спросили отроки, не понимавшие языка.

– Просит не убивать, – ответил лях Богуслав.

Старуха плакала беззвучно. Кривыми ручейками стекали слезы по ее смуглому морщинистому лицу. Старуха шевелила губами и раскачивалась из стороны в сторону.

Ярослав спросил комана:

– Откуда знаешь меня?

Старик глянул исподлобья. Женщины помогли ему встать. И он ответил:

– Как не знать? Степь про гору всегда говорит. И нет в Кумании старика, или женщины, или даже мыши, которые не проклинали бы тебя!

Так говорил старик, а в кулаках его было зажато по пучку травы. Из-под ногтей же проступила кровь.

Никого не тронули. Еще раз обыскали кочевье, но не нашли в шатрах завидного добра. Взяли кумыс, взяли курут. Овечье стадо погнали перед собой к Днепру. Радовались отроки этим упитанным овцам, половецкой плетью правили половецкой отарой, говорили: «Часть овец продадим купцам, расплатимся с ляхом. Часть овец сами будем есть – того нам хватит до Олешья!» Быстро поделили, кому что. Дележ запили кумысом. Грызли кисло-соленый курут.