Варрава

Но — увы! — ни в дальнейших сообщениях, ни в услугах Алитура Тигеллин более не нуждался. Проведав чрез своих шпионов — а их было у него пропасть — о сборном пункте и дне ближайшего собрания, он со всех сторон раскинул свои коварные сети. Ничего этого не подозревал Алитур, и в назначенный день и час явился в собрание, но на сей раз уже один, без Филета… Богослужение кончилось, и апостол Иоанн обратился к братьям с речью, но не успел он окончить своего увещательного слова, как вдруг толпа юношей и отроков, стоявших на страже у входа в подземелье, растерянная вбежала в собрание с криком: «Спасайтесь, братья, преторианцы идут!» и принялась торопливо тушить лампы. Но едва только успели юноши предостеречь братию, как следом за ними в ряды богомольцев уже ворвалась целая ватага легионеров с обнаженными мечами. Мигом погасли факелы и все лампады, и многие из братьев, ища спасения, укрылись в темноте в различных подземных разветвлениях песчаной копи, — то было первое начало катакомб. В темноте и общей свалке сбито было с ног несколько человек христиан, однако ж, при этом кровопролития никакого не было. Вступив в собрание, сотник, предводительствовавший отрядом преторианцев, направился прямо к тому месту, где стояла группа пресвитеров, и арестовав Лина, уселся на епископское место; в то время как один из десятников уже схватил было за плечо апостола. Увидав это, Алитур, подчиняясь невольному движению, ринулся вперед; но пока он пробирался чрез толпу богомольцев и легионеров, спеша на помощь к Иоанну, один исполинского роста могильщик, на котором была обязанность высекать могилы для почивших братьев, успел уже схватить десятника за руку и отстранить от Иоанна; тем временем пресвитер Клэт быстро взял апостола за руку и увлек за собою по одному из извилистых подземных проходов, которым они и вышли из копи вместе с последовавшим за ними Алитуром. Здесь, укрывшись втроем в одном из ближайших виноградников, они долго ждали, раньше чем отряд преторианцев, покинув копь с захваченною им толпою христиан, не скрылся в ночной темноте.

— Куда нам идти теперь и где найти безопасное для тебя убежище, отец! — воскликнул Клэт. — Предложить тебе приют у себя я — увы! — не могу: вольноотпущенник сенатора Нервы, я поэтому живу в его доме, где жизнь твоя будет в большей опасности, чем где-либо.

— Пойдем со мною, о, отец мой, я укрою тебя в моем доме, — обратился Алитур к Иоанну. — Я еще не христианин, а лишь жалкий и презренный гистрион. Но доверься мне и поверь, что в моем доме твоя жизнь будет в большей безопасности, чем во всяком другом доме в Риме. Оставайся у меня и будь моим гостем желанным, пока не представится тебе возможность уехать обратно в Кесарию.

— Я верю тебе, сын мой, и не колеблясь доверяюсь тебе; веди же меня в свой дом, — сказал апостол.

И сын Заведеев провел эту ночь под кровом римского пантомима Алитура. Но сон в эту ночь ни на минуту не смежил век кроткого и любвеобильного Иоанна; всю ночь простоял он на коленях, принося пламенную молитву за братьев: наступило время великих смятений и началось первое гонение на христиан.

Глава XIV

Почти две тысячи арестованных христиан — мужчины, женщины и даже дети — были размещены немедленно в различных правительственных тюрьмах, вскоре после чего, вместо всяких допросов, их подвергли целому ряду мучительных пыток и истязании, при которых присутствовал неизменно, с нескрываемым злорадством глумясь всячески над несчастными и их страданиями, сам. Тигеллин. А между тем, на следующий же день после ареста, императором был обнародован эдикт, гласивший, что христиане, как уличенные виновники пожара Рима, будут преданы примерной казни. При этом Нерон, обвиняя последователей учения Христова в явном покушении на общественное благосостояние, охарактеризовал их, как тайных врагов римского общества и ненавистников всех римских богов и религиозных обрядов римского народа, присовокупляя в заключение, что священная обязанность всячески содействовать истреблению этой зловредной секты лежит не только на нем, как на вожде своего народа, но и на каждом из его благонамеренных подданных. Впечатление, произведенное в народе этим эдиктом цезаря, было довольно благоприятно в том смысле, что свое озлобление против цезаря плебеи не замедлили перенести на мнимых виновников пожара.