Варрава

— За его невинность я готов поручиться, — с жаром вступился Юлий за узника;-и невзирая на то, что он ярый поборник христианского учения, его смело можно причислить к тем людям, что за свои высокие добродетели угодны бессмертным богам.

— Надо будет принять меры, чтобы облегчить ему — насколько то возможно и сообразно с нашими узаконениями — бремя его заточения.

И, призвав к себе одного из преторианцев, Бурр приказал ему распорядиться, чтобы узнику Павлу представлены были некоторые льготы и чтобы ему дозволено было иметь свое особое помещение в городе, где не возбранялось бы ему — но, разумеется, под надзором безотлучного стража — принимать всех пожелавших бы видеть его и свободно с ним беседовать.

Таким образом в эту ночь сбылась давнишняя заветная мечта апостола Павла из Тарса: он лег спать в Риме.

В этот же вечер в доме Веспасиана за скромным ужином, на который были приглашены на этот раз Авл Плавтий с своею женою Помпониею и брат Веспасиана Флавий Сабин, только что получивший назначение на пост городского префекта, взамен убитого Педания, сотник Юлий, прибывший не далее как в этот самый день из Кесарии, сообщил очень много интересного как о самих иудеях, так и о возникшей среди них новой секте христиан, и между прочим, рассказал, что почти перед самым его отбытием из Кесарии ему пришлось быть очевидцем жестокой расправы иудеев-фанатиков с одним из поборников христианства.

— Назначенный Агриппою первосвященник Ананий, — рассказывал он, — сын того самого первосвященника, перед судилищем которого был судим Христос, приказал старшине тамошних христиан Якову, брату их Христа, предстать перед синедрионом, и когда он явился, то велел побить его до смерти камнями. Но народ, который до обожания почти любил этого Якова, прозванного им «Праведным», намереваясь выручить его из беды, предложил ему вопрос: «Какого он мнения о Христе?» на что Яков неустрашимо ответил: «Он Бог». Услыхав это, фанатики-иудеи в своем остервенении сбросили его с высоты кровли своего храма. Однако и после такого падения Яков остался жив и сохранил еще настолько физических и духовных сил, что был в состоянии, поднявшись на колени, молиться за своих убийц. Коленопреклоненный, в своем белом, обрызганном кровью, одеянии среди двора храма и молящийся за своих жестоких врагов, он являл собою зрелище поистине изумительное и трогательное, так что один из его гонителей замолвил было доброе слово за него, как вдруг какой-то исступленный фанатик ударил его дубиной по голове и раскроил ему череп.

— О, это ужасно! — тихо молвила Помпония и, вся проникнутая священным трепетом, в горячей немой молитве вознеслась душою к престолу Бога Правды и Любви.

Глава VIII

Вскоре после прибытия апостола Павла в Рим преторианский префект Бурр занемог воспалением горла и, проболев некоторое время, скончался. Во все время его болезни Нерон, давно уже тяготившийся тем немым порицанием, которое нередко видел он во взорах бывшего своего воспитателя и руководителя, не мог скрыть злой радости, охватившей его в виду возможности близкой смерти префекта. Давно утратив всякое влияние на цезаря, — несмотря на те тяжелые компромиссы, в какие входил он иногда со своею совестью, чтобы сколько-нибудь сохранить для общего блага свой зыбкий авторитет на главу империи, — Бурр все-таки продолжал уже одним своим присутствием стеснять Нерона, который видел в нем как бы воплощение укоров собственной совести, как бы неподкупного, хотя и безмолвного судью-карателя всем своим поступкам и действиям, и одно уже сознание, что Бурр — честный и прямой солдат в душе — не может не осуждать его образа действий и как императора, и как частного лица, стесняло Нерона и было ему до крайней степени надоедливо. А между тем открыто отделаться от Бурра, давнишнего любимца среди преторианских когорт, было и не совсем удобно и небезопасно. Болезнь префекта явилась кстати; ею можно было воспользоваться как удобным прикрытием для нового злодеяния: на этот счет намеки Тигеллина — этого злого гения Нерона — были очень прозрачны и убедительны и вскоре привели к тому, что Нерон решился послать сказать своему бывшему советчику, что шлет ему лекарство, изготовленное под непосредственным наблюдением собственного лейб-медика. Этим целебным средством оказался яд. Больной догадался в чем дело, но поздно: яд уже успел произвести свое действие, и когда Нерон вскоре затем сам пришел навестить его, он с нескрываемым отвращением отвернулся от него и на все его притворноучастливые расспросы о его здоровье и лишь раз ответил: «мне хорошо». То были его последние слова. В Бурре Рим потерял одного из тех немногих честных и добродетельных государственных мужей, какими пока еще могла похвалиться римская империя.