Варвара Асенкова

В наряде странность, беспорядок,Глаза — две молнии во мгле,Неуловимый отпечатокКакой-то тайны на челе;В лице то дерзость, то стыдливость,Полупечальный дикий взор,В движеньях стройность и красивостьВсе чудо в ней! По высям гор,В долинах, рощах без боязниОна блуждает, но, как зверь,Дичится друга, из приязни

Ей отворяющего дверь.Порою любит дни и ночиБродить на сумрачных гробах;И все грустит, и плачут очи,Покуда слезы есть в очах.Порой на лодке в непогоду,Влетая в бунт морских зыбей,Обезоруживает водуГеройской дерзостью своей.На брег выходит; как Русалка,Полощет волосы в волнах,То вдруг смиренно, как Весталка,

Пред небом падает во прах.Невольно грустное раздумьеНаводит на душу она.Как много отняло безумье!Как доля немощной страшна!Нет мысли, речи безрассудны!Душа в бездействии немом,В ней сон безумья непробудныйЦарит над чувством и умом.Он все смешал в ней без различья,Лишь дышут мыслию черты,

Как отблеск прежнего величьяЕе духовной красоты.Так иногда покой природыСмутит нежданная гроза.Кипят взволнованные воды,От ветра ломятся леса,То неестественно блистает,То в мраке кроется лазурь,И все, смутив, перемешаетВ нестройный хаос сила бурь.

Имя автора этих стихов еще мало кому было известно в Петербурге — Н. Некрасов.

1838, или этим можно убить любой талант

Зимний дворец загорелся 17 декабря тридцать седьмого года. Царь и вся его семья находились в это время в Большом театре. Царя тут же вызвали из ложи, и он поехал на пожар. Но спасти дворец не представлялось никакой возможности: он пылал, лопались от жара стекла, обваливались золоченые лепные карнизы, обугливались драгоценные наборные паркеты, костром горела инкрустированная перламутром мебель, редкостные гобелены, бесценные картины европейских мастеров.

В доме Асенковых, как и во всех домах Петербурга, горячо обсуждали это событие. Однако вскоре, как водится, нахлынули другие, свои острые и неприятные заботы, вызывавшие грусть и горечь.

4 января 1838 года контора императорских санкт- петербургских театров рекомендовала гардеробмейстеру Александринского театра Закаспийскому, бутафору Федорову, башмачнику Фролову, парикмахеру Тимофееву и цветочнице Мельниковой «отобрать у Асенковой казенные принадлежности».

Речь шла об Александре Егоровне Асенковой.

Все было кончено.

Отныне из двух актрис Асенковых останется только одна.

Александра Егоровна покидала сцену с неохотой и тоской. Ей шел сорок второй год — пора, когда еще можно с успехом играть самые разнообразные роли. Но делать нечего. Пусть хоть Варенька всласть поживет за нее на сцене.

Но у Вареньки все менее получалось «всласть» Ей наносили то легкие, то болезненные уколы, и их откровенная несправедливость особенно огорчала Асенковых.

«Литературные прибавления к „Русскому инвалиду”» продолжали свою линию не слишком завуалированного уничижения Асенковой. В конце тридцать седьмого года, вскоре после победы Асенковой в роли Офелии, газета писала. «. Этой прекрасной водевильной артистке, как уже неоднократно замечено нами, роли в серьезных драмах не удаются. Ей недостает многого, очень многого.

В ней заметно решительное бессилие в выдерживании сцен патетических.»

Не просто бессилие, а еще и «решительное»!

Но что же, однако, такое «патетические сцены»? Сегодня слова «патетика», «пафос» звучат по отношению к сценическому искусству критически. Современное нам искусство, кроме особых, исключительных случаев, патетики не терпит Во времена же Асенковой, как свидетельствует толковый словарь Даля, слово «патетический» означало: «трогательный, возбуждающий чувства, страсти» Значит, газета бросала артистке серьезнейшее обвинение.