Васёк Трубачёв и его товарищи

— Я и не приравнял! Вовсе не приравнял! Учёным каждый может быть. Для этого только книги и голова нужна. Учись, учись — и будешь! А вот учителем — это не каждый. Учитель всё понимать должен: и наказывать зря нельзя, и прощать нельзя зря… Ну, мало ли чего надо, чтобы быть учителем! Разве это легко из какого-нибудь плохого человека сделать хорошего? А у него сколько в классе людей сидит — не все ведь хорошие бывают. Нет, я знаю, что говорю. Я об этом часто думаю… — горячо сказал Саша. — Ну что ты смеёшься, Васёк?

— Ха-ха-ха! «Хоть на учёного»… Вот так Сашка! — хохотал Васёк.

Но тётя Дуня уже не смеялась.

— Не знаю, кем будешь, — серьёзно сказала она Саше, но где бы ты ни был, Сашенька, люди тебя оценят.

— А меня? — ревниво спросил Васёк.

Тётя Дуня любовно оглядела племянника, потом, как бы сравнивая его с товарищем, перевела глаза на Сашу:

— На том свет стоит, чтобы люди были разные. Ты, Васёк, своё возьмёшь, но Сашей тебе не быть.

— Не быть, тётя, — согласился Васёк. — Саша сам по себе, а я сам по себе.

* * *

Теперь Саша ушёл к своим родным. Васёк и тётя Дуня остались одни.

Васёк взглянул на часы и вскочил: «Поздно уже! Что это мне нужно сделать? Чайник подогреть? Да тётя Дуня легла уже, наверно!»

Он на цыпочках вышел в кухню, заглянул в маленькую комнату. Тётя Дуня крепко спала, низко склонив голову над столом.

«Без чая заснула… устала, видно, очень». Он посмотрел на седую голову с ровным, как ниточка, пробором. Какое-то давнее, детское воспоминание сжало ему сердце. Неужели это он, Васёк, назвал когда-то тётю Дуню ведьмой?

Васёк поглядел на мозолистые, худые руки с тёмными пятнами на кистях; на ноги, обутые в старые башмаки с растоптанными подошвами.

«Не сняла даже…» — подумал он и, бросившись в кухню, схватил таз. Но таз вырвался из его рук и с грохотом упал на плиту.

Тётя Дуня вздрогнула, проснулась:

— Васёк!

Васёк бросился к ней, припал к её плечу:

— Ничего-то я не умею… Тётя, не спи, я тебе воду согрею!

— Что ты, что ты! — смутилась тётя Дуня. — Я сама согрею воду. Ложись спать, голубчик.

Но Васёк всё-таки побежал на кухню, нагрел воду и заставил тётку опустить в таз ноги.

— Это ты вместо Саши, что ли, меня балуешь? — спросила тётя Дуня.

— Он велел, — сознался Васёк.

— Ишь ты… — тихо сказала тётя Дуня и, глядя куда-то вдаль, задумалась.

Васёк не знал, о чём она думает, но он видел, как постепенно светлели её глаза, как на рыжих, словно выцветших от солнца ресницах оседала влага скупых, непролившихся слёз.

Васёк вдруг представил себе её одну, в этой комнате, дни и ночи ожидавшую известий о любимом брате, о племяннике. Кроме них, у неё никого не было на свете.

— Ишь ты! — снова повторила тётя Дуня, и далёкий, ушедший в себя взгляд её остановился на племяннике. — Вот ведь как… Пожил с нами Саша и ушёл. А от доброго сердца своего и нам с тобой что-то оставил, чем-то хорошим с нами поделился, Вроде как посеял добрые семена твой Саша, и мы глядим… Словно бы взошли они у нас, принялись…

Васёк взволновался. Что-то в тётке вдруг напомнило ему отца в минуты их задушевных вечерних бесед. Бывало, Васёк сердитым шёпотом жаловался ему на эту самую тётку, а отец, мягко улыбаясь, говорил:

«Конечно, Рыжик, человек она старой закалки, привыкла в своей коробочке замыкаться, а вот поживёт с нами, новых людей повидает — и помаленьку от старого начнёт отходить. Не понимает ещё новой жизни, что с ней сделаешь… — И, притянув к себе Васька, лукаво улыбаясь, шептал ему на ухо: — Она всё нас с тобой переучивает вроде, а мы её помаленьку в нашу сторону гнём… Душа-то у неё советская, ну и откликается. Только помаленьку надо, Рыжик… К старым людям молодые всегда должны быть снисходительны, ты это запомни…»

Васёк старался быть снисходительным. Но теперь этого больше не требовалось. Всё, что говорила и делала тётя Дуня, вызывало в Ваське чувство гордости и уважения. По-новому встретила она его товарищей, по-новому относилась к людям, и даже в их дворе Васёк часто слышал, проходя мимо женщин:

«Надо Евдокию Васильевну спросить. Это человек безотказный — всегда найдёт, чем помочь…»

— Тётя Дуня, — серьёзно сказал Васёк, — ты нам с отцом самая родная. Побереги себя… Я тебе всё делать буду, только скажи, если не догадаюсь чего…

Глава 20

НА ДЕЖУРСТВЕ

В бывшем четвёртом классе «Б» стояли рядами больничные койки. Раненые, прикрытые тонкими байковыми одеялами, полулежали, полусидели, облокотясь на подушки. На белых тумбочках, придвинутых к кроватям, стояли стаканы, покрытые марлей, лежали стопками газеты, журналы и письма от родных. Ветер, залетающий в открытое окно, наполнял комнату свежим запахом молодой зелени.

Был тихий послеобеденный час, но никто не спал. Сегодня комсомольцу Васе сделали тяжёлую операцию. В палату время от времени входила старшая сестра и тихонько трогала Васину руку, быстрыми, умелыми пальцами нащупывая пульс.

Раненые поднимали головы с подушек и с сочувствием глядели на бледное лицо с большим пухлым ртом и тёмными кругами вокруг плотно прикрытых глаз.

Вася был самым юным в палате, и старшие бойцы питали к нему отцовскую нежность.