Ваш о. Александр

Конференции, конгрессы, совещания проходят в Америке в отелях, где человек делает все: спит и кушает, докладывает и слушает, покупает и продает. Отель «Плаза», где проходила эта конференция и где мы должны были жить, поразил меня своим великолепием, своей царственной роскошью. Яша сказал, что «великолепие — единственное, что оказывает воздействие на дикого человека и повергает его в онемение». Это правда, я онемела и сжалась от жалости к себе. В роскошном окружении я чувствовала себя, как наш обшарпанный чемоданчик с нью–йоркской помойки, который я накануне зашивала нитками на живуху и закрашивала плешинки от протертостей фломастером, как Акакий Акакиевич, пришедший к генералу. Однако взглянув на наш чемоданчик, который привезли на тележке вместе с приличными чемоданами, я опять поразилась — он выглядел вполне пристойно в этом окружении, и это навело на мысль о преобразовании вещи в окружении. Может, и я похорошела?! И я расправилась.

На конференции в разных залах происходило разное, в одном месте обсуждали русскую литературу, обогатившую человечество, в другом — русское авангардное искусство, толкнувшее мир в объятия тьмы, в третьем рассуждали про русский язык, не завелось ли в нем чего-нибудь новенького? Но главное, всех интересовало, что же дальше будет делаться в России? По этому поводу в большом зале выступал А. Амальрик[2]

. В зале, где он говорил, была жуткая толпа, все ожидали чего-то предсказательного, ведь он наобещал, что Союз не доживет до 84 года. Все ждали, что же он скажет? Но его речь была не о том и меня разочаровала. Он говорил по–английски, который был ужасным, еще хуже моего, — видно, он решил, что раз храбрый был, то и английский знает. И содержание его выступления соответствовало его «пык–мыку»— не было ни интересным, ни значительным, хотя год назад, когда они вместе с женой и Литвиновыми приезжали к нам на Новый год, он мне показался умным (конечно, с Яшей не сравниться!) Правда, тогда он был еще свеженький, не такой важный и рассказывал разные лагерные «байки». Откуда у людей такая мания величия берется? Одну книжку прочитал и уже зазнался, а уж если написал чего-нибудь, то просто не дышит. После выступления Амальрика я уже не хотела слушать никаких речей и ушла «в кулуары», где встречалась со знакомыми и незнакомыми, сливаясь в экстазе болтовни.

Все это мероприятие (конференция) сопровождалось выставками бывших и небывших «советских» художников, как их назвали, «авангардистов», в нескольких галереях Вашингтона. Яша тоже был представлен и висел в трех галереях. Эти «висенья» ничегошеньки не значат — мало кто ходит и глядит на них, как вообще мало кто интересуется искусством, так вроде меня, поболтаться. Все гоняются за именами, а так, чтоб самому открывать, то это большая, почти не встречающаяся, редкость. Одна галеристка присмотрела Яшу для дальнейшего показа после Нового года, но что из этого получится — посмотрим.

Дальше были банкеты, встречи, приемы у всей русско–американской знати. Это я люблю. Яша говорит, что я, как Хемингуэй (только у меня нет пока такой славы), бегу от себя, от смерти, от углубления, время заполняю развлечениями. Это правда, я жутко не могу быть одна, я леденею от страха встречи со своим глубинным «Я». А на людях — ха–ха и хи–хи — дурочка. Главный банкет был в Джорджтаунском университете, где царила госпожа Елена Якобсон[3]

, сверкала своей энергией, всех рассаживала, командовала. Меня она посадила за важный стол — то ли за мою неземную красоту, то ли за красивую юбку? — вместе с графом Толстым и его красавицей женой, бывшим послом и его дочкой и еще каким-то господином. В самом начале выступлений возник маленький скандал, когда слово дали нашему поэту Косте Кузьминскому, помните, он показывается голенький на страницах «Аполлона»[4]. Костя любит заложить за воротник и поискать истину в вине, и в тот момент, когда ему предложили что-то сказать, он как раз был погружен в поиски истины, и поэтому его выступление носило фривольный характер и оттенялось крепкими русскими словами. Яша, не выдержав оскорблений Кости, которые тот посылал в адрес американских профессоров, вскочил и довольно резко успокоил Кузьминского (не было моего «удержу», так как он сидел не с графьями, а с беспородными разночинцами), прокричал на весь зал, чтобы Костя сел. Большинство считало Яшу героем, мол, честь спас, благодарили, отдельные восхищались Костей (мой сосед–граф), мол, свое мнение высказал, хоть и матерное, но свое. А мне все это испортило настроение — из России со скандалами. Как видите, «наши» себя умеют показать, и везде будет весело. Тем более, что после банкета Костя своеобразно извинился перед Яшей: подошел, полез целоваться и настаивал, чтобы Яша все-таки с ним согласился, что американцы — дураки.