Ваша С.К.

— Я? — усмехнулся князь. — Я… Да и ночи единой не знал. На постриг ее готовили, тут уж за любую соломинку уцепишься, чтобы не хоронить душу живую заживо. Лермонтова читал? Ну, у Мишеньки фантазия богатая была — демон, прожженный камень, хранитель грешницы прекрасной… Ну, пусть сказка будет, она жизни горше… Ну так и не любит меня Машенька, да я и не сетую, откуда любви-то взяться за единое мгновение, когда вся любовь из сердца выплакана была… Да что мести мой сор на твой порог?! Не поедет с тобой Светлана, сам знаешь. И через полвека не поедет.

— Поедет, — твердо ответил граф и поднялся.

— Сиди-сиди, мы еще чай с тобой не пили. Сейчас дядя Ваня принесет.

— Чай? — переспросил граф, возвращаясь в кресло.

— Так чай не кровушкой единой сыт упырь будет. Нешто иван-чая никогда не пил, когда мы всю Европу-матушку им поили? Было дело такое, не только хлебом кормили. Русским чаем величали. Вот мои русалки на заре листья собирают, да высушивают в бане, каждый листик в трубочку скручивают, чтобы любо-дорого смотреть было… Еще сам Иван мне его и заваривал, кручину мою врачевать брался, да не было того снадобья, чтобы сердце вновь забилось, которое от горя остановилось, и не мыслил я, что после лады моей горемычной полюбить кого сумею. Машку любить пытался, да все не то, так почти тысячу лет и промаялся, пока Светлячок мой темень души моей не осветил. Не отпущу от себя, коль сама мне в ноги не упадет и не скажет, что землю свою родную ради мужа забыла.

— Могу я быть свободен? — осведомился граф и оперся о подлокотники, чтобы подняться, но тут отворилась дверь, и раздались шаркающие шаги дворника, который нес на подносе две дымящиеся чашки.

— Сиди, сынок, сиди… Со свободой ты еще вчера расстался. И чай спешить тебе три дня некуда. Ждали три дня, но она не восстала ото сна… Сказка-то на быль смахивает. Сказала мне через Бабайку, что не поедет никуда, что фельдшерицей заделается, на войну пойдет… Ох, подсуропил ты мне… Все мы сложа руки сидеть не станем — и ливонцев гнали, и шведов, и вас, пруссаков, прогоним…

— Я — трансильванец, — еще раз повторил граф, — а вот шведом как раз вы сами и будете.

 Князь вновь усмехнулся:

— Я русский наполовину… И ты после Светланушкиной кровушки русским стал. Пей чай, у нас за самоваром кости всем перемывают, а твои ох как звонко гремят.

Граф осторожно поднял блюдце, но в повисшей в княжеском кабинете тишине фарфор все равно зазвенел оглушительно громко. От чашки пахло кровью и еще чем-то, на вкус сладко-горьким, или же горько было во рту от мыслей собственных да княжеских слов.

— Хорош копорский чаек. Ох хорош, домом пахнет, хоть и кровью родной камень обагрен, да и сама крепость давно перестроена… — заговорил Мирослав устало. — А дома и стены лечат, полно кручиниться… Отказ ее — не вина, а любовь к Отечеству.

Граф опустил блюдце на зеленое сукно и водрузил на него чашку.

— Так почто девку совращал, коль знал, что не сунется в твою деревню, а? — мягкий голос Мирослава вдруг сделался неестественно сухим. — Ох, не послушался я Марии давеча, а бабы, они прозорливые, поболее нашего видят… Что делать-то мне с тобой прикажешь?

Лицо графа не изменилось, и голос прозвучал безразлично-тихо:

— Что у вас там с игрищем на осиновых кольях? Так я согласный буду, чтобы честь свою фамильную защитить от вашей напраслины. Простите, коль словечки ваши переврал.

— Ох, распетушился-то как! — усмехнулся по-доброму Мирослав. — Удаль молодецкую для девки прибереги. Мож и побежит тогда за тобой. А со мной судьбу свою мозгуй.

— Светлана поедет со мной. И от войны откажется. Дайте сроку три дня.

— Не дам! — отрезал Мирослав и ударил кулаком по столу так, что звякнули обе чашки. — Сейчас прямиком в гостиницу пойдёшь. И чтобы духу твоего здесь не было. Дочь удерживать не стану, коль сама к тебе пойдет. А коль не пойдет, так скатертью дорога и поминать не станем.

Граф поднялся, следом поднялся и князь.

— Зла на тебя не держу: молодо, зелено, но и пособить не проси. Паспорт не продлю. Ступай. За Раду через три дня возвращайся, с ним беды под вороным крылом Федьки не приключится. Раньше срока носа не кажи. С русской бабой силой сладу не будет. Да книги бери, от сердечной муки чтение очень помогает.

Граф молча поклонился и покинул кабинет князя, сунув подмышку все четыре книги. Внизу чумазый Домовой уже держал для него нараспашку дверь. На мощеной мостовой дворник собирал в кучу пучки засохшей полыни, чтобы сжечь все сразу. Граф фон Крок наклонился, взял один пучок и спрятал под пиджаком.

Дядя Ваня еще долго смотрел вслед трансильванскому гостю, серый костюм которого все никак не растворялся в сумраке белой ночи, потом смачно по-дворницки выругался и плюнул ему вослед.

Глава 48 "Молочная романтика"